Расколот воздух около колоколов
На плавные в осколках без умолка волны.
Расколот воздух около колоколов,
И гулко переполнен волнами осколков,
И разбивают эхо гулкостью кусков,
Что около колоколов бьют без умолку.
И все металл лиет, лиет, лиет глагол,
И вылитый глагол лиет, лиет в металле
Благую весть, которой огласился дол,
Благую весть, которой звуки благом стали…
Торжественное и могучее гудит…
Смерть попрана… Отныне жизни вечной верьте,
И светлый час настал, чтоб саван пробудить,
Чтоб пробудился саван, хладный саван смерти…
И мерно звон гремит, в просторе звон гремит,
В безмерном звон гремит просторе равномерно,
Кончается простор, коль колокол молчит,
И начинается в гуденьи, вновь безмерный!..
Протяжный звон, оттяжный звон, звон отражен
Незримой лужицею снежности чуть талой,
И чуется, что звон в нее весь погружен,
Что тали синева чуть-чуть звенящей стала.
Во посреди здоровых и больших снегов
Она, как сирота, бледнела и худела,
Среди медвежьей дремы и еловых снов,
Средь звездной беспробудности она глядела.
Таила таль в себе от всех надежд вдали
Сокрытность от людей, что страшно одиноки,
И незамерзший трепет ледяной земли
Таила таль в себе глубоко-преглубоко…
Где падал ли сучок все слышала она,
И даже то, что тишину не нарушает…
Глубокая и блещущая тишина,
Где ярче света тени мертвенно сверкают…
И дни, как будто бы еще не наступив,
Короткие, казалося, не проходили,
И гири шишек их, как будто позабыв,
Казалось, позабыв, их гири шишек длили…
Ночь наступала с лунной долгой беленой,
И в мерзлой белене млел холода веночек,
И лунный свет своей холодною длиной
Не доставал до края бесконечной ночи…
И таль считала дни по бедности своей,
И чем бедней она, тем бесконечней счеты…
Ведь бесконечны счеты очень бедных дней…
Но в скудости своей хранила свято что-то —
Неизреченную надежды синеву…
И в синеве ненареченное блестело,
И ничего еще не слышно наяву,
Но даль в неизреченном тихо зазвенела…
И становилась таль прозрачней и бледней,
И, синеву надежды разомкнув как губы,
Что посинели, замерла нет жизни в ней,
Но в ней неизреченное звенит сугубо…
И таль считала за сугробами сугроб,
И путалась она, сбивалася в сугробах –
Когда все сосчитает воссияет гроб…
Не будь ее, никто не сосчитал, никто бы…
И сосчитала… и далекий звон звенит…
И таль, овеянная дуновеньем вешним,
Во отблеск жалкой синевы своей глядит
И слушает глагол, столь дивный, столь утешный…
И все сильней, как волны, нарастает звон,
Как радость нарастающая звон, как силы,
И никому не слышно, что не талость он,
