— У тебя такая фигура, дорогая, — покачала головой Берил. — Ты должна показывать ее, а не скрывать под этим мешком. — Она тяжело вздохнула. — Трудность в том, что ты унаследовала отцовскую чопорность, хотя он был славный человек. Вы оба неисправимы. Ты должна избавиться от этого, раскрепоститься. Смотришь на всех, как бука. — Легким движением Берил поправила букет в вазе на маленьком столике, и спальня благодаря ее стараниям превратилась в уютную, опрятную комнату. Не оборачиваясь к дочери, она заметила: — Ты ведешь себя так, будто не рада приезду гостя и не собираешься даже поприветствовать Алана.
— Я не считаю его приятным гостем — ты же знаешь, что я думаю о журналистах.
— Лорри, он сын моей близкой подруги, Нэнси Дерби. Когда она написала, что Алан будет жить в нашем городе и работать в местной вечерней газете, я... ну... я подумала об этой пустующей комнате и...
— И предложила ему остановиться у нас.
— Совсем ненадолго, дорогая, — поспешно успокоила дочь Берил, но в глубине души она знала, что сделает все, чтобы Алан остался в ее доме как можно дольше. — Пока он не найдет для себя что-нибудь более подходящее. — Она помолчала, а потом пустилась в воспоминания: — Маленьким мальчиком он был ершистым, неразговорчивым и нелюдимым. Ему ничего нельзя было сказать. — Берил немного поколебалась. — Когда я виделась с Нэнси в последний раз, несколько лет назад, она сказала мне, что Алан сильно изменился.
— Он женат?
— Нет, несмотря на возраст. Должно быть, ему уже около сорока. Нэнси говорила, что он все так же неравнодушен к девушкам. — Она застенчиво засмеялась, как будто сама была девушкой, и Лоррен подумала, что по внешнему виду ее матери никто не догадается, сколько ей лет.
Лоррен вдруг поймала себя на мысли, что ее мать неспроста с такой радостью и надеждой ждет молодого постояльца. Внезапно прозвенел дверной звонок, и рука Берил машинально потянулась к и без того идеально лежащим волосам.
— Это он, дорогая. Открой ему, Лорри, я должна привести себя в порядок.
Лоррен медленно пошла по лестнице. Вдруг, к своему удивлению, она остро ощутила свою непривлекательность и неэлегантность и уже жалела, что не послушалась матери и не переоделась. Теперь ей даже хотелось произвести впечатление на мужчину, смутный силуэт которого виднелся за узорным стеклом входной двери. Но она тут же разозлилась на себя: «Не будь дурой. Он просто журналист, а значит, подонок, накипь земли» — и открыла дверь.
