— Э-эх, ты-ы! — морщась, как от горького, вздохнул Робей, выпрастывая Хитровичу ногу из стремени. — Воды в фуражке несите кто-нибудь.
Но ее не потребовалось. Хитрович открыл глаза и, узнав командира, слабо улыбнулся.
— Нога как? — спросил Робей.
Хитрович пошевелил правую ногу и, сжав зубы, глухо застонал. Прощупывая ее, Робей убедился, что кости целы.
— Брагин, в эскадрон за лекпомом и санповозкой! Живо! Останьтесь один, вот вы, здесь, а мы едем.
Робей поднялся в седло и, разбирая поводья, оглянулся на Хитровича еще раз. Тот посмотрел на него с виноватой, жалкой улыбкой.
— За мной, шагом а-арш!
Взвод тронул и, на ходу выстраиваясь, тихо исчез за кустами...
Длинные дни потянулись для Хитровича в пустом, одиноком безделье. Ушибленная нога не давала ходить. Он лежал в лагерном лазарете, с терпкой болью поворачиваясь то на спину, то на бок. Когда из палаты уходили, он, смотря в одну невидимую точку, вспоминал подробности встречи в поле и опять наполнялся отзвуком пережитого. Он вспоминал подробности ее стана, головы, лица и незаметно для себя дорисовывал или поправлял их по своему усмотрению, как ему больше нравилось. И, кажется, единственное, что он оставил в ней неприкосновенным, — ее вздернутую губу и надменно поблескивающие зубы.
Вечерами приходили навещать его командиры и красноармейцы его взвода. Они приносили с собой эскадронную жизнь, хвалились успехами, жаловались на недостатки. Когда было хорошо, они сожалели, что при этом не было его; когда было плохо — они опять сожалели о его отсутствии. Он слушал и к ужасу своему ловил себя на том, что не понимает их; его не радовали удачи, он не чувствовал боли от недостатков. И Хитрович желал, чтобы они скорее ушли. Он останется один и опять будет думать, создавать в своем воображении образы, картины и целые события.
Ветров приходил к нему поздно, перед поверкой. Усевшись на табурете рядом с Хитровичевой койкой, он, едва скрывая брезгливость, осматривал осунувшееся, побледневшее лицо Николая. Лошадиный подбородок Ветрова шевелился от досады и гнева. Пустой, усталый взгляд Хитровича раздражал его, он по обыкновению начинал язвить. Сегодня он пришел не в духе, и ему, видимо, было не до Хитровича.
— Витка сгорела. Слышь, Николай, Витка! А у меня полвзвода из Витки. Сегодня пятеро получили телеграммы.
Он косо взглянул на Хитровича и, увидя полную безучастность, вспыхнул. Хотелось крикнуть, что Хитрович идиот, себялюб, разложившийся мещанин, но сдержался и, шумно поднявшись, убежал.
