Ширяев накинул на себя кепку и ушел в собрание. Красноармейцы сидели не шелохнувшись, до крайности изумленные вызовом. Как же это — завод и эскадрон? У завода одно, а у эскадрона другое.
— А разве можно? — спросил Карпушев. — Можно разве эскадрону соревноваться с заводом?
— А почему же нельзя? — поднялся Смоляк. — У завода одни обязательства, у нас другие, они выполняют свои, а мы свои... Кто желает высказаться?
Смоляк оглядывает собрание. Договор, только что перекипевший в эскадроне, должен сегодня окончательно закрепиться заключением с шефами. В задних рядах неуверенно поднялась рука.
— Слово имеет товарищ Вишняков.
— Мы, что ж, мы не против, чтобы заключить. Только вот вопрос будет один. Почему это везде все поднимается, а хлеб хочут выдавать по карточкам, ситного вовсе не стало, гвоздей нет, кооперативы пусты? Что это за подъем такой? А вот почему же не заключить, можно завсегда...
Сморщившийся Смоляк растирает щеку, как от зубной боли. Фадеич крякает. Насторожившееся собрание повернуло головы к Вишнякову. Красноармейцы как неприкаянные прячут глаза в колени.
Вишняков, видя молчание, завозился.
— Может, нельзя говорить? Тогда я замолчу.
— Говори, говори, все говори, до конца.
— Потом еще вот. Посевную площадь, говорят, надо поднимать, а крестьян силком гонят на лесозаготовки, сплавлять. А кто посеет, у того отбирают хлеб по дешевой цене. Рабочим-то это в руку, а крестьянам как? Тут чуть что маленько — наряд, сказал слово — на губу. А так мы не против договора.
— Это кто — мы? — спросил приглушенный голос.
— Мы, — сердито бросает Вишняков. — Красноармейцы.
— Много вас таких? — спросил опять тот же голос.
Вишняков не ответил.
— Кто это? — шепотом спрашивает Ширяев командира эскадрона.
Красноармейцы опасливо переглядываются, как будто хотят спросить: «Может, еще кто так же?»
Березы рощи оранжево подкрашиваются. Потухающее солнце хватается за белогорский лес, стынет в жалком бессилии. С плаца от собрания соседа — стрелкового полка — монотонная, как по складам, речь выступающего.
— Кто желает по вопросу товарища Вишнякова? Я думаю, сначала скажут от второго взвода, потом другие.
Из собрания поднялась фигура Кадюкова. Не глядя ни на кого, он прошел к эстраде.
— У меня есть вопрос к Вишнякову. Он говорит — «мы», так вот сколько согласных с ним? Пусть скажет.
Вишняков молчит. Собрание тоже молчит.
— Сколько?
— Я сказал, — бросает Вишняков.
— Молчишь? Это потому, что в эскадроне нет таких. Такие в Красную Армию не берутся; это кулаки такие-то, вот кто. Ты думаешь, что мы боимся хлебных карточек? Не боимся! Они твоим товарищам кулакам хвосты подрежут, не дадут спекулировать. А если ты не кулак, так это ошибка, ты наскрозь кулак! Так я тут и скажу. Стыдно нам перед шефами, что у нас подкулачники есть, а уж раз показался, так все равно. Мы вызов первого взвода, окромя Вишнякова, приняли все. Три дня обсуждали. Пусть скажут товарищи. А насчет товаров — это мы слыхали и видели, нас этим не запугаешь. Правильно я говорю?
