Вот почему, когда в голосе Линн послышались эдакие сладкие нотки, и когда она двинулась ко мне, покачивая бедрами и бросая призывные взгляды, я вдруг подумал, что было бы совсем не плохо превратиться в какое-нибудь страшилище, с черной душой и облупленным носом.
Но расчетливая жестокость не по мне. Нет. Линн такая милая, такая славная. Поэтому я лишь покачал головой, повторяя голосом, звучащим в моих ушах хриплым шепотом:
— Иди домой, Линн. Уже поздно.
— Но я хочу остаться с тобой, Грег.
— Твое место дома, Линн. Твои дети и муж уже спят. Возвращайся к ним, Линн.
— Грег…
— Линн, пожалуйста. Я был бы рад… действительно рад, если бы меня оставили в покое. — Я взглянул на нее и представил, как было бы чудесно увидеть ее обнаженной, целовать ее груди, гладить ее ноги. Но чувство вины, тут же пронзило меня, как пылающий кол. — Линн, иди домой.
Она вздохнула.
— Хорошо, Грег. — Ее голос прозвучал так ласково, так нежно, что кровь зазвенела в моих жилах. — Но если что-то понадобиться, ты знаешь, где меня найти. — Позвони мне, ладно?
— Ладно, спасибо, Линн. — Я сказал это так, как будто действительно собирался позвонить. Более того, я действительно собирался позвонить.
Она медлила. Я подумал, что Линн поцелует меня. Как целуют, желая спокойной ночи. Если бы она это сделала, вряд ли я удержался бы от того, чтобы не поцеловать ее в ответ, прямо в мягкие, сочные губы. И тогда меня бы понесло по древней как мир колее. Я бы наверняка ее поимел. Но не там, не рядом с этой грудой камней, которая будет расти до тех пор, пока не коснется небес. Или пока я не умру. Одно из двух.
Но Линн широко улыбнулась, и, пожелав спокойной ночи, зашагала по тропинке в направлении дома и семьи. А я стоял и смотрел на озеро. Лунный свет наполнял его огоньками, которые как бы набухали, а потом съеживались, словно миллионы бьющихся сердец. Без Линн ночной воздух больше не благоухал ароматом ее духов. В нем ощущался запах озерной воды. В конце концов, гул сердца стих, и я снова смог слышать стрекот сверчков и пение ночных птиц.
И вот я положил последний камень из назначенной дюжины. Сооружение из белого камня, весом примерно в шесть тонн, тускло мерцало в лунном свете. В какой-то момент разум устремился через камень в землю, гонимый иррациональным желанием увидеть, что сделали девять месяцев с теми, кто лежал там, внизу.
Тут уж потребовалось физическое усилие, настоящий тормоз, чтобы остановиться, не давать воли воображению. Но все равно одна картина не уходила из памяти.
