Страх поселился в моём городе, в городе Шаирабаде.
За окном стоял холодный декабрь. Низкое небо висело покрытое темными тучами, и казалось, до них можно было дотронуться рукой. Даже воздух был сплющенным и густым – простреленным.
Наступил первый день гражданской войны в городе среди гор. Непривычно было видеть ревущие бронетранспортёры, с чёрными шлейфами дыма снующие по асфальтированным улицам. Пахло порохом и недогоревшей соляркой. Голые деревья и злые БМП придавали городу мрачный вид. Наступило безвластие. Царила жестокая и беспредельная вседозволенность. Кто с кем воевал, невозможно было разобрать. Небольшие группы людей с красными и белыми повязками на предплечьях носились повсюду, стреляя друг в друга. Крики, стоны и причитания – женщины и мужчины плакали и возле убитых родственников.
Горстка людей с красными повязками на руках силой волокла безоружного, немолодого уже мужчину к стене детского сада «Солнышко». Он сопротивлялся и с плачем в голосе кричал:
– Да не виноват я. Я простой учитель, отпустите меня.
Никто его не слушал – люди обезумели от витавшей вокруг вседозволенности. Учителя поставили к стенке и, отступив на несколько шагов назад, расстреляли из автомата. Несчастный мужчина выставил ладони вперёд в надежде защититься от пуль, но тут же, отлетев назад, повалился наземь и застыл без движения, свесив ноги в бетонный лоток. От побеленной стены отлетела штукатурка, и на ней появились серые выбоины от пуль. Его застрелили за «горский» говор. Жуткие времена…
Я почувствовал сильный приступ тошноты.
– Эй, ты, длинный, отведи в сторону и пусти в расход эту сволочь, – крикнул мне один из боевиков.
Он сказал именно так: «Пусти в расход». Это выражение было очень популярным среди боевиков во время гражданской войны в Таджикистане, и многие приговоренные часто не понимали, что же это значило «быть пущенным в расход», и продолжали наивно улыбаться.
Я с ужасом подошёл к нему. Кричавший был командиром – с неприятным длинным лицом и близко расположенными глазами. Рот напоминал пасть акулы с втянутым к горлу подбородком, да и взгляд был животный, без малейшего проблеска интеллекта. Такие себе мутные стёклышки вместо глаз. Я про себя его так и прозвал – «Акула». Рукава его пятнистой камуфляжной формы были засучены, и у запястья виднелась татуировка, напоминающая якорь. Было заметно, что он пытался вытравить рисунок, и теперь якорь напоминал большой зелёный крючок, нарисованный пунктиром. На его правом плече висел автомат с пристегнутыми к нему тремя магазинами, перемотанными синей изолентой. Из них зловеще торчали острые наконечники патронов медного цвета. Из правого нагрудного кармана выглядывала рация с короткой прорезиненной антенной.
