Я люблю «Кофе без сахара», но оттягиваю встречу, бродя среди полок с продуктами, укрывающими свой запах за герметичными упаковками. Меня манит предчувствие тайны, а не ее разгадка. Тайна щекочет ноздри своим неочевидным присутствием, нырнувшим вниз со второго этажа. Чем ближе кофейная лавка пряностей, тем сильнее ощущения. Я еще только иду к ней, а мое воображение уже пробует красные ягоды кофе вместе с пастухом Калди, чтобы сделать меня счастливой. И лишь на пороге кофейни я делаю вдох, горячий и жгучий, как глоток чоколатля с перцем чили, чтобы узнать, сколько стоит неволя.
Разгадка тайны сухих духо́в – испытание вкуса. Но разгадка вкуса – первая ступень, она отрывается от языка, как от ракеты, и уносит воображение к новым тайнам ядов и галлюциногенов, скрытых в сердцевине многих из них. Увлечение тайной рождает эйфорию и желание пробовать вновь и вновь. Страсть к неотсюдности вкуса играет настроением, памятью, меняет сознание и убивает чувства. Может, обесчувствие делает тайну дороже золота?
Кладовая кофе на втором этаже супермаркета – скромнее не бывает, ее стена у барной стойки оклеена дешевыми фотообоями. Узкая полоска белого песка, синий океан, три зеленые пальмы. И ни одного человека. Тропический остров без человека и кофе без сахара. Самое то.
Сегодня я заказала кофе по-турецки. В этой кофейне его готовят в песчаной бане, закопав медные джезвы в триста пятьдесят градусов по Цельсию. У такого кофе характер воинственного янычара, которому дозволена лишь одна слабость – любовь к экзотическим пряным духам. Ярость турецкого пехотинца вскипает пузырчатой пенкой и пахнет не только каленой арабикой, но и коричными палочками, гвоздикой, ванилью и кардамоном. Это трогает и восхищает одновременно. Я всегда улыбаюсь, смакуя вкус его ахиллесовой пятки.
В кафе есть пара официантов, но я заказываю кофе баристе, чтобы видеть, как трижды вскипает пенка. Если бариста схалтурит, я не почувствую паленой горчинки джавы, ее похоронят разогретые Цельсием специи. Чтобы поймать ускользающую гармонию, приходится ждать четверть часа у стойки, один глаз – на пенку, другой, к примеру, – на желтые, зеленые, оранжевые и голубые ликеры «Кюрасао». Апельсиновые корки, вымоченные в коньяке или роме, как нельзя больше подходят к фотообоям, где на маленьком антильском острове растут пальмы.
Я наблюдала за алхимией кофе, когда воздух, нагретый калорифером, покачнулся, пахнув натуральной кожей. Я скосила глаза – животный запах дубленой шкуры обернулся парнем. Под мышкой свернутая мокрая замшевая куртка, рукава свитера закатаны. Нос горбинкой, глаза прищурены, на смуглой коже руки видны редкие черные волоски. Парень разглядывал батареи бутылок неподвижно, точно целился. Бариста достал из песка джезву, и я услышала, как молния чужой куртки звякнула рикошетом о витринное стекло. Запах кожи исчез, заместившись привычными запахами кофейни. Я осталась, пенка должна подняться еще дважды.
