Почему-то именно упоминание о Боннэр вздергивает меня – хотя бы ясно, где надо находиться приличным людям.
– Ребята, поехали! Надо туда!
– Сиди, сумасшедшая! Куда ты одна попрешься?
– Поехали все вместе!
– Сиди!
– Что-что, а насидеться я теперь успею. Поехали!
Но они все вместе затыкают меня, мы начинаем звонить куда-то еще, слушать радио, смотреть очередной балет в телевизоре. Обстановка медленно накаляется, подымается, и я вместе с ней.
Мужики предлагают мне расписать пулю, и я было соглашаюсь, чтобы занять чем-то голову, но уже на второй сдаче понимаю, что карт не вижу, и вообще не могу. Бросаю карты, встаю. Мужики пытаются меня удержать, я срываюсь на визг, прибегает из кухни Ляля, кричит: «Оставьте ее в покое!», я хватаюсь за сигарету, нервно курю, и вдруг – о, чудо! – дозваниваюсь Севке.
Он абсолютно спокоен, как удав. Будто спал дома весь день и только проснулся.
– Что, что-то случилось? Почему у тебя такой голос? Ах, ты об этом? Ты приезжай, тебе просто выпить надо.
Пожалуй, в этом он прав. Я собираюсь к нему. Ляля не хочет отпускать меня в таком заводе, а мужики не хотят выходить из дома, и после недолгих споров я все-таки еду одна. Тут и ехать недалеко – три остановки на метро.
Уже на выходе из метро, в вестибюле, на стенке висит небольшая листовка, около нее толпится человек двадцать, возня, шум... Женщина, плача, что-то выкрикивает, по лестнице спускается наряд милиции.
Напуганная всем этим, до Севкиного дома я бегу бегом. Он открывает мне дверь, сам все в том же невозмутимом спокойствии. Говорит что-то в телефон, долго-долго. Я сижу, рухнув, на галошнице в прихожей, пытаюсь вклиниться в разговор, чтобы он уже заметил меня, чтобы рассказать ему о том, у метро, и обо всем прочем тоже...
Наконец он вешает трубку, смотрит на меня сверху вниз долгим взглядом.
– У тебя истерика, прекрати немедленно. Пошли на кухню, я тебе выпить налью.
Мысль о водке в такую минуту отвратительна, но я послушно иду за ним, послушно глотаю, даже не закашлявшись, жгучую прозрачную жидкость из протянутой рюмки. Через пять минут мне действительно становится легче. Я членораздельно излагаю увиденное. Севка молча обувается, берет свою драную вельветовую куртку, и мы идем к метро.
Там уже все тихо. Возвращаемся домой. Я рассказываю о событиях дня, он – о том, как продирался в Москву с дачи окольными путями. Попутно греется какой-то ужин, мы накрываем на стол и честно пытаемся есть, но у меня кусок не лезет в горло, и я даже не вижу, какой именно это кусок. Вообще-то Севка, несмотря на свою ненормальность, очень вкусно готовит, и я страшно люблю у него кормиться, но сегодняшний день отбивает все привычки.
