Я кивнул.
– И ужасно много времени уходит на то, – сказал Фрэнк, – чтобы верить, будто однажды все мои лошади придут первыми и некоторые вещи, которые предлагает жизнь, станут мне наконец доступны, – большую часть времени только это позволяет мне жить нормально. У тебя не то же самое?
– Да, – застенчиво сказал я. – То же. – И Фрэнк снова широко улыбнулся.
– И у тех людей, которых ты видел в конторе, все то же самое, – сказал он. – Вера – вот что важно. Может, от работы в саду ты и получаешь массу удовольствия и тебе есть чему учиться. Но это ведь не то, что тебе надо… У тебя дар в том, что касается садовничества. Я это увидел с самого начала, но на самом деле тебе это не нравится…
И пока мы ехали по городу обратно, он молчал. А я немного подумал, как было бы здорово, если бы я мог рассказать ему о том, чего я жду. Чтобы доказать ему, что я не как те другие, у которых нет никакого плана, чтобы доказать: я уверен в том, что мое ожидание вознаградится. Но еще я был рад, что он говорил, как мы с ним похожи, а значит, он ничего про меня не знает и я мог оставаться тут и быть в безопасности.
– Ну, вот мы и вернулись, – сказал он потом, когда мы проехали через больничные ворота. – Снова вернулись в реальность. Великий уродователь.
И когда он припарковался и остановился, он спросил, кто может винить нас за то, что мы решили добавить в этот день немного света, если в результате мы оба получили немного радости.
Но тут еще вот какая штука. Это секрет. Пока Фрэнк вез меня обратно из места, где делают ставки, и пока я признавался в том, что я тоже жду приза, который поможет мне уйти отсюда, я думал тогда совсем не про это. И когда мы заехали в больничные ворота и Фрэнк сказал, что нам осталось не так уж и много работать, на самом деле я уже весь разрывался от желания вернуться в сад. Я был весь полон радости, даже просто когда думал про то, что спущусь туда и открою сарай и буду где-нибудь тихо и терпеливо работать, пока не наступит та часть дня, когда придут Мод и Мэри.
Есть еще один секрет, вот. Есть кое-что такое, что я начал делать.
Не так давно, в последние несколько дней, я начал есть меньше, потому что это значит, что мне придется использовать банку и искать только каждый второй день, а не каждый первый. И это потому, что я на самом деле боюсь того, что моя драгоценность появится прямо сейчас и разрушит все, что есть.
Я был в жутком шоке, когда понял, что я буду делать то, что сейчас делаю. Особенно еще потому, что я знал – он теперь совсем близко. Боль, которая у меня бывает, она иногда очень сильная, это боль от того, что мой брильянт движется и спускается вниз. Я много раз проводил всю ночь вот так, на боку, с прижатыми к животу коленями. И иногда эта боль достает меня даже днем. И тогда я ей тихо шепчу. Ночью, в кровати, я снова и снова говорю:
