И какой же, спрашивается, надо быть дурой, чтобы полезть его освобождать, не выяснив предварительно всей необходимой информации?
Самым печальным был пункт номер три — именно на нем и спотыкалась вся логика. Был он обширен, и у него имелось целых два подпункта. Подпункт первый — я прекрасно понимала все вышеизложенное и тем не менее бодро топала по размокшей тропинке. Начнись вчерашний день заново, и я ни на шаг не отступилась бы от своего решения. Потому что… потому что иначе было нельзя! Нельзя, и все. Тогда бы настоящая Яльга погибла, а на свете остался бы какой-то… суррогат. Ходящий, разговаривающий, смеющийся и колдующий. Очень страшный и очень несчастный.
Что со мной такое происходит?!
И был подпункт второй. Ладно я, которая почитай что год прожила в одной комнате с Полин, — кто его знает, вдруг нелогичность передается воздушно-капельным путем? Но Рихтер, логичный и рациональный уже по праву рождения, боевой маг и весьма неплохой эмпат, — он-то ведь услышал тот же зов, что и я!
Сигурд поскользнулся на мокрой траве, но мгновенно восстановил равновесие.
— Мрыс эт веллер! — тихо пробормотал он.
Я увидела, как вздрогнул шедший передо мной Эгмонт, — и вспомнила то звено, которое выпало из моих нынешних рассуждений. Ночь двадцать девятого снежня; сон, что являлся мне каждые четыре года. Там нас тоже было трое. И третьим был именно волкодлак.
Шаткая основа? О да, разумеется. Но магия сама по себе есть материя очень зыбкая. Особенно если иметь в виду нечто большее, нежели графики и чертежи, которые предлагают студентам первого курса.
Тут под ногу мне подвернулся камень, я чуть не упала и прекратила философствовать. Сделано то, что сделано. Я твердо знаю, что иначе поступить невозможно. Кем бы ни был Сигурд, он часть меня. Как и Рихтер, кстати.
Я подумала о волкодлаке, потом подумала еще раз — и в какой-то миг мироздание чуть-чуть провернулось вокруг своей оси. Первыми появились запахи, четкие и яркие, как рисунок тушью на белой эльфийской бумаге. Потом мир раскрылся, будто раковина, впуская меня внутрь. Я шла по земле и твердо знала, что она живая. Мои боги, о которых прежде я задумывалась исключительно в риторическом смысле, вдруг перестали быть отвлеченными категориями: я смотрела на небо и знала не менее твердо, что там, за облаками, меж синей небесной травы, ходит Старый Волк, отец всего живого, и никому не дано укрыться от его взгляда. И еще я ощутила тихую тоску, похожую на боль от почти зажившей раны. Туда, на северо-восток, в город, окруженный деревянной стеной!..
