Натали недоверчиво смотрела на сестру.
— Я и понятия не имела, что все так плохо. — Она взяла Андреа за руку. — Почему же прежде ты молчала?
— Потому что ты наверняка принялась бы сочувствовать мне, рассказала обо всем Лукасу, и он попытался бы отомстить за меня. Папа бы вскипел и стал бы снова совать мне деньги. В то время я была так напугана, что охотно сдалась бы и уселась вам на шею. — Андреа пожала пальцы Натали и отпустила их. — А я должна научиться заботиться о себе самостоятельно.
— Но какой ценой!
— Все не так уж и плохо, иначе я бы давно поменяла работу. Ты же знаешь — в офисе я столько не заработаю. А здесь я пользуюсь льготами профсоюза. Я сама себе хозяйка. Еще никогда я не была в такой хорошей физической форме! — Она согнула руку, демонстрируя твердые бицепсы. — И потом, далеко не все рабочие на стройках — мерзавцы. Большинство из них — вполне нормальные люди, зарабатывающие на жизнь тяжелым трудом, как и я. Некоторые даже желают мне добра. А это, — Андреа постучала по измазанной штукатурке, — выходка бедолаги, который до сих пор не понял, что работы только для мужчин или только для женщин не существует. Он считает…
Округу огласил протяжный и томный женский стон, донесшийся из приоткрытой двери:
— О-о, какие ягодицы!..
Затем последовал взрыв кокетливого смеха.
— Не обращай на нее внимания, дорогой, иди сюда, к мамочке, — позвал кто-то. — Со мной не соскучишься!
Сестры озадаченно переглянулись.
— Ты случайно не назначила в Белмонт-Хаусе встречу с Лукасом? — спросила Энди, пряча улыбку.
Женщина, которая так недвусмысленно оценила фигуру Джима Николоси, была невысокой и крепко сложенной, в ее коротких темных волосах уже поблескивали серебристые нити, талию охватывал пояс для инструментов. Джим добродушно усмехнулся, ничуть не сконфуженный слишком откровенным комплиментом.
— Благодарю, мэм, — отозвался он, охотно поднимая перчатку, брошенную тремя женщинами, стоявшими на кирпичной дорожке перед Белмонт-Хаусом. Они потягивали кофе и болтали перед началом рабочего дня. — Похвалы всегда приятны.
— О, я могла бы осыпать тебя похвалами! — подхватила женщина, назвавшая себя мамочкой. На вид ей было не больше двадцати трех лет, грива белокурых спутанных волос ниспадала на накачанные скульптурные плечи. — Дай мне тридцать минут, и я доведу тебя до блаженного изнеможения!
— Тиффани! — возмущенно перебила третья женщина — самая рослая из всех, с индейскими чертами лица, контрастировавшими с рыжими волосами и пронзительно-зелеными глазами. — Как не стыдно так разговаривать с незнакомым человеком! — негромко упрекнула она и робко потупилась, заметив улыбку на лице Джима.
