Вы, наверное, подумали, что бизнес, подобный нашему, должен был встретить широчайшее одобрение, развиваться, обрасти дочерними компаниями, превратиться в солидное предприятие, пользующееся налоговыми и экспортными льготами, уважением в своей стране и влиянием во всём мире. Не сомневаюсь, что в любом из городов, где процветает всякого рода трюкачество, скажем в Сиднее, такое сказочное мошенничество оценили бы по достоинству, однако, увы, мы жили в Хобарте, где сказки считаются делом сугубо частным.
После того как пришло несколько писем, в которых адвокаты, представляющие интересы местных торговцев древностями, пригрозили нам уголовным преследованием, наше благородное предприятие, призванное утешать отставных защитников и трибунов одряхлевшей империи, оказалось в глубокой заднице. Конга вдруг почувствовала, что её настоящее призвание заключено совсем в другом, и вместе с вьетнамским фабрикантом лжеантиквариата занялась консультированием в области экотуризма. Я тоже отправился на поиски какой-нибудь новой стези.
Вот так и вышло, что одним зимним утром, которое, как впоследствии выяснилось, стало для меня судьбоносным, а тогда казалось просто очень холодным, я очутился в портовом районе, известном как Саламанка. Исследуя старое здание пакгауза, выстроенное из песчаника, я наткнулся на лавку старьёвщика, в том ещё не освоенном туристами месте, где впоследствии устроили ресторан на открытом воздухе.
В укромном уголке за старомодными гардеробами из чёрного дерева, сделанными где-то в сороковых годах двадцатого века, я случайно приметил шкаф-ледник из оцинкованного железа, в каких раньше хранили мясо, и заглянул в него — из чисто детского любопытства, понуждающего открывать всё, что закрыто.
Внутри я увидел всего лишь кипу дамских журналов, изданных в давние годы и столь же пыльных, сколь велико было моё разочарование от подобной находки. Я уже было совсем прикрыл дверцу, когда под спудом отшумевших любовных историй и безвкусных сказочек о печальных покинутых принцессах мой взгляд ухватил несколько ломких ниток, задорно торчащих, как редкие, коротко остриженные волосы моей старенькой тётушки Мейзи из-под её видавшей виды шляпки, — без ложного стыда и с некоторой архаической настырностью.
Дверца протяжно скрипнула, когда я снова открыл её, чтобы присмотреться получше. Вглядевшись, я обнаружил, что нити отходят от переплёта, сильно обтрёпанного и лишившегося части корешка. Осторожно, словно находка была волшебною золотой рыбкой, случайно запутавшеюся в моих сетях, я протянул к ней руку и, потихоньку приподняв журналы, высвободил из-под них то, что оказалось ветхим альбомом.
