>Я был восхищен его находчивостью, смелостью, невозмутимостью, уверенностью в себе… Я — замученный необозначенными комплексам, безрезультатным и мучительным онанизмом, мрачный подросток — был несказанно далек от него. Я засматривался в его глаза, темно-карие и необычно приподнятые к вискам — много позже я узнаю, что такая форма называется миндалевидной. Я удивлялся его бровям — они казались выписанными тонким перышком на гладком и смуглом красивом лице. Я хотел бы нарисовать их сам. Я любовался его гибкой фигурой, расправленными плечами, ладно сидящими тесными голубыми джинсами, фирменной синей футболкой. Мне захотелось взять его темноватую на фоне моей бледной руку и просто подержать. Несколько минут. Да что там минут — секунд. Было интересно — теплая она или холодная. Я почувствовал, что это будет — щемяще прекрасно, просто прикоснуться к нему.
>Из библиотеки мы вышли вместе. Я нерешительно восхищался новым великолепным знакомцем. Шамиль был естественен, оживлен. Мою робкую дружбу он великодушно принял. Шамиль интересовался историей кораблестроения, надо ли говорить, что и я немедленно заинтересовался ею… Шамиль похвалил мои рисунки, так, карандашная мазня, карикатуры на товарищей по классу — и я сам взглянул на них с новым уважением — надо же, они удостоились похвалы моего друга.
>Я был очарован. Желание взять его за руку не угасало. Напротив, оно росло и росло и уже грозило перерасти лично меня, по-хозяйски заполнив и с громким чавканьем поглотив. Шамиль взял меня за руку сам. Пальцы его были длинными, ногти — идеально овальными. Рука Шамиля оказалась горячей, очень горячей. Это ядерный взрыв. Мгновенная смерть мозга. Разрыв аорты. В этот же момент я кончил. Через какое-то время, снова обретя способность хоть как-то воспринимать действительность, я услышал голос Шамиля. Он говорил. Он рассказывал мне про меня.
>Я рассказал про себя Тане. Я улыбался. Даже иногда смеялся в голос. Не мог успокоиться. Я был — счастлив. Я был в кромешном раю. Таня плакала. Не могла успокоиться. Она была — несчастна. Она была в кромешном аду. Она просила, умоляла — не губить себя. Таня считала, что не может быть ничего стыднее, отвратительнее и непотребнее. Таня была — моя сестра. Она любила меня — больше всего на свете. Я тоже ее любил. Больше всего на свете. Я не провел ни дня без нее. В детстве я думал, что мы вообще— одно существо в двух лицах. Таня поставила себе целью — меня спасти, любой ценой. Четырнадцатилетняя замкнутая девочка, произносящая иногда не более десятка слов в день. Через два дня Таня забралась ко мне в постель. Таня забралась ко мне в постель, она пахла ванилью, она дрожала, она обняла меня, она сказала: пусть это лучше буду я.
