башку с плеч долой снесут, а то и в полон уведут». А дед мне и говорит — «подожди хоронить себя, поживешь еще. И как поживешь! Хочешь хранителем стать? Мое место занять?» Я тогда чуть не грохнулся — вовремя сел на землю. Удивился страшно. Но не желал я быть болотником — все-таки какая-никакая, а нечистая сила, что же мне — душу губить? На такое я идти не хотел. Но болотный дед не унимался: «Ты, говорит, чего от себя теряешь? Да ничего! Жизни у тебя, сам говоришь, нет уже, а если мое место займешь — то лет триста проживешь, это уж точно…» «Как триста? — говорю. — А душа как же?» «Что душа? Ты ее видел душу эту? Попов своих наслушался, а у вашего-то попа, разве ж у него душа есть? Вот то-то! А триста лет — самое малое, — говорит болотник. — Ты и много более проживешь, если, конечно, справно службу будешь нести и на рожон не полезешь. Человек ты умный, книжный, поселишься здесь, примешь облик поувереннее, и живи себе книжки читай. Ты, погоди, не перебивай меня, я тебя всему научу, все тебе растолкую, если сговоримся. А пока — подумай вот до следующей ночи. Приходи в это же время, как луна взойдет, и ответ свой дашь. А мне уже плохо тут — людей стало много, болото мое совсем загадили, всякое непотребное стали топить, скоро оно и совсем засохнет. Не могу я тут больше. Пора бы мне на покой, а ты молодой, крепкий, справишься». Вот так сказал, и растаял туманом. А на другую ночь, когда луна выползла, я пришел и согласился. А потом и хранителем стал…
Тут собеседник Алекса замолчал. Сам же Алекс тоже помалкивал, хорошо понимая, что разговор еще не закончен и паузу нельзя нарушать ни в коем случае.
— Ты хочешь спросить, почему я тебе все это рассказываю, да еще и книжку задарма выпросил? Ты тоже не так прост, если тебя к начальнику «ЮниКода» доставили. И сегодня, смотрю, снова туда ходил. Это просто так не бывает. Я же знаю, чем эти ребята там занимаются, мне все необходимо знать, что на моей земле происходит. Хорошее дело, кстати, нужное. Я бы и сам не отказался, но нельзя мне, да и не смогу — я к своему месту прикован, к своему миру. Вот и живу с тех пор здесь. Уходить с места своего не могу, не положено, запрет. Сначала я при кабаке том поселился, а как хозяин помер, то стал я вместо него, на чем и крест целовал. А место мое постепенно сжалось, как город тут строить начали. А когда канал выкопали, то и другие хранители потеснили. Но ничего — с соседями я всегда ладил, да и какие у нас с ними могут быть трудности? А я завсегда при своем деле — сейчас-то дома-то, вон какие! Новый вот еще построили, — он показал на банк, из которого Алекс не так давно вышел. — А я то дворником выгляжу, то охранником, то сторожем, то вообще никак не выгляжу. Квартира у меня здесь служебная — всегда кров над головой, и всегда я при службе. Без меня тут все в запустение придет, как все время случается у плохих хранителей. Видел же такие места? Как ступишь туда — так сразу мерзко, противно, тошно делается. Поэтому я тебе вот что посоветую, — продолжал хранитель, — если попадешь в хорошее место, а у тебя там какие-то серьезные проблемы или трудности возникнут, то сразу к местному хранителю адресуйся. Или к хранительнице, смотря кто там хозяйствует. Если правильно обратишься, то всегда поможет. А как обращаться — я тебя сейчас научу. Должен же я чем-то заплатить за Стивена Кинга…
