Поэтому, с точки зрения австрийской традиции, идеи английской классической школы оказали пагубное влияние на
экономическую теорию, причем пагубность эта была только
умножена преемниками Адама Смита, в частности Иеремией Бентамом, который заразил экономическую теорию
самым узким утилитаризмом, косвенным образом поспособствовав развитию псевдонаучного анализа издержек и
выгод (ему казалось, что они могут быть известны) и возникновению традиции социальной инженерии, ставящей своей целью преобразование общества по своей прихоти с помощью принуждающей власти государства. В Англии эта
тенденция достигла кульминации в отречении Джона Стюарта Милля от laissez faire и его многочисленных уступках социализму. Во Франции вследствие триумфа картезианского
конструктивистского рационализма воцарился интервенционизм école Polytechnique (Высшей Политехнической школы
в Париже) и сциентистский социализм Сен-Симона и Конта
(Hayek 1955, 105—188; Хайек 2003, 137—274).
К счастью, несмотря на победоносный интеллектуальный империализм английской классической школы, подчинившей себе развитие экономической теории, католическая
континентальная традиция, взлелеянная схоластиками испанского золотого века, не была забыта окончательно. Более
того, она оказала влияние на двух известных экономистов —
ирландца Кантильона и француза Тюрго. По большому счету
именно этих двоих и следовало бы считать истинными основателями экономической науки. Примерно в 1730 г. Кантильон написал работу «Опыт о природе торговли вообще», которую Джевонс рассматривал как первый систематический
трактат по экономике. В этой книге Кантильон выдвигает
на первый план фигуру предпринимателя в качестве движущей силы рыночного процесса и объясняет, что увеличение
количества денег не затрагивает сразу общий уровень цен,
а наносит ущерб реальной экономике шаг за шагом, постепенно, затрагивая и искажая устанавливающиеся на рынке
относительные цены. Это знаменитый эффект Кантильона,
который позднее был скопирован Юмом и включен Мизесом и Хайеком в анализ капитала и экономических циклов
(Cantillon 1959; Кантильон 2007).
Задолго до Адама Смита маркиз д’Аржансон (в 1751 г.) и
особенно Тюрго дали точное описание рассеянной природы знания, воплощенного в социальных институтах, понимаемых как стихийные порядки. Впоследствии анализ последних стал одним из важнейших элементов исследовательской программы Хайека. Уже в 1759 г. Тюрго в «Похвальном
слове Венсану де Гурнэ» сделал вывод: «Нет нужды доказывать, что каждое частное лицо является единственным судьей самого выгодного использования своей земли и своих рук.
Оно одно знакомо с местными условиями, без знания которых самый просвещенный человек может рассуждать лишь
вслепую. Только оно обладает опытом, тем более надежным,
что таковой ограничен одним предметом. Оно приобретает
знание с помощью повторных опытов, посредством своих
успехов, путем потерь и поучает житейскую сноровку, тонкость которой, заостренная изучением потребности, далеко
превосходит теорию равнодушного наблюдателя, поскольку
последним движет необходимость». Вслед за Хуаном де Марианой Тюрго также отмечает «абсолютную невозможность
управлять посредством неизменных правил и постоянного
наблюдения за множеством операций, сама необъятность которых препятствует ознакомлению с ними. Более того, они
постоянно зависят от массы непрерывно меняющихся обстоятельств, не поддающихся никакому воздействию и даже
предвидению» (Turgot 1844, 275, 288; Тюрго 1961, 72, 79).
