— Покатаемся на лодке? — Эмили выпрямилась, упираясь в его грудь. И внимательно посмотрела Нику в лицо. Он что-то вспомнил? — Почему ты решил покататься на лодке? — спросила она.
— Во-первых, потому что это здорово, а во-вторых, вон на том фото мы с тобой как раз сняты на лодке.
Он показал на фотографию в рамке, где они были сняты на лодке Ника «Ленивый шкипер». Эмили прекрасно помнила тот день.
— Это не совсем лодка, — пробормотала она. — Это двадцать два фута стекловолокна плюс мощность космической ракеты.
— Да?
— Тебе нравится скорость, — ответила она, соскальзывая с его колен и поправляя платье. — Можно сказать, движение твоя стихия... Ты ведь никогда не отличался усидчивостью. Тебе нравится путешествовать и пробовать разные вещи. Разную пищу... все разное. — Она улыбнулась. — Ты всегда стремился выбраться из Крокетта.
— Ну а когда я изменился?
— Что?
— Я же теперь живу в Крокетте. Когда я так изменился?
Эмили вся похолодела. Черт. Вот что получается, когда говоришь не думая. За последние два дня ей пришлось лгать больше, чем когда-либо в жизни.
Конечно, в основном она просто позволяла Нику верить в то, во что он сам хотел верить. Это было даже интересно, поскольку Ник никогда не собирался обзаводиться ни семьей, ни детьми. Он пошел на ее предложение только потому, что неизменно опекал женщину, которую считал почти родной сестрой.
— В общем-то, — ответила она, старательно подбирая слова, — ты не так уж и изменился. Ты все еще много путешествуешь по роду своей деятельности. И всегда вынуждаешь меня готовить незнакомые блюда, несмотря на то что многие мне просто отвратительны.
— Извини. — Ник поцеловал ее в щеку, нежно поглаживая при этом ее живот. Тепло его руки мгновенно передалось ей сквозь тонкую ткань платья, и она едва сдержала стон удовольствия. Как было бы здорово, если бы он на самом деле стал ей близок, любил ее и ребенка.
— Ну... все это не так уж и плохо, — наконец смогла произнести она.
— Нет, я никогда больше не заставлю тебя делать то, чего ты не хочешь. Особенно — теперь.
Его слова прозвучали вполне искренне, в них сквозила такая забота о ней и о ребенке, что у Эмили защемило сердце. Она так нуждалась в заботе и понимании. С тех самых пор, когда решилась стать матерью-одиночкой. Она не смела делиться своими переживаниями и страхами с родителями, от них можно было ждать только такого ответа: «Мы же тебе говорили!» Даже с Ником она не могла быть откровенной — это было бы несправедливо по отношению к нему после всего того, что он для нее сделал.
