— А еще он мне дал подержать карту в кожаной сумке. Она планшеткой зовется. Мама! Вырасту — я тоже буду летчиком!
— Будешь, будешь! — говорила я ему, а тем временем поставила в кошелку кринку молока и положила хлеб. — Отнеси им, сынок! Да пригласи их в дом.
Но летчики не покинули машины. Дотемна не возвращались и ребятишки… Утром мы услышали рев взлетавшего с пригорка самолета, увидели, как на болоте горит первый истребитель. На втором летчики улетели дальше воевать. Позаботились, чтобы ничего из боевой машины не досталось врагу».
Через двадцать лет память Юрия воскресит это видение:
«Мы жадно вдыхали незнакомый запах бензина, рассматривали рваные пробоины на крыльях машины. Летчики были возбуждены и злы… Они расстегнули кожаные куртки, и на гимнастерках блеснули ордена. Это были первые ордена, которые я увидел. И мы, мальчишки, поняли, какой ценой достаются военные награды… Утром летчики улетели, оставив о себе святые воспоминания. Каждому из нас захотелось летать, быть такими же храбрыми и красивыми, как они. Мы испытывали какое-то странное, неизведанное доселе чувство».
Подобные мгновения запечатлеваются в душе навсегда. В момент жизненного испытания они оживают, дают импульс стойкости.
После космического полета Юрий Гагарин получил письмо из города Горького. Бывший военный летчик Ларцев писал, что хорошо помнит свою вынужденную посадку возле деревни Клушино и что среди помогавших тогда ребятишек особым старанием выделялся вихрастый, бросивший рядом портфель первоклашка.
«Мне верилось, что из мальчика по имени Юра вырастет летчик, но о космосе мы, пилоты тех лет, в сороковые годы только мечтать могли».
Трудно поверить в такое; быть может, портрет космонавта всколыхнул память, и иначе уже и не могло представляться, что Ларцев помнил именно Юру. В запоздалом воспоминании летчика важно другое. Деревенские ребятишки были так похожи один на другого, что каждый из них мог впоследствии оказаться героем. Необязательно в космосе, а в том высоком полете жизни, которая открылась с той луговины, когда они получили первый урок мужества. И ценно не то, что Ларцев вспомнил Юру Гагарина, а то, что Юрий Гагарин всю жизнь помнил Ларцева, не зная его по фамилии.
И снова в ушах сквозь потрескивание прерывистым репродукторным голосом:
«Наши войска вели упорные бои с противником на всем фронте…»
Отец с Валентином водят карандашом по карте, вырванной из старого учебника. Оба они переживают, что их не берут на фронт: отца — по его инвалидности, а Валентин слишком молод, «не вышел возрастом».
