Та-а-акая тоска!
Демонстративно нацепив на свою больную с красными глазами голову наушники, я подключился к внутреннему джазовому каналу «боинга» и уткнулся роговицей в «Дэлл».
Жирный снисходительно улыбнулся (что с этим русским совком разговаривать) и тоже подключился к какому-то суперсовременному «Волкмэну» и тут же стал еденько подхихикивать.
Его голубые светлые глаза, совсем как с картины Врубеля (название забыл, кажется — «Водяной»), наполнились веселой слезой.
Поймав мой удивленный взгляд, он сразу же принял это как продолжение разговора. Говорит, что не может встретить утро в хорошем настроении, если не послушает болтовню Ховарда Стёрна, и этот последней модели «Сони Волкмэн» помогает ему ловить его даже на станциях подземки. А он, Стёрн, как раз выходит в эфир со своей Пятой авеню в Нью-Йорке с шести до девяти утра.
Смотрю, еще час слушать можно. Время-то десять минут девятого.
Я ему говорю:
— А я-то с Ховардом даже поругался однажды не так давно в прямом эфире.
Он говорит:
— Во как!
Ну и так далее — полетел разговорчик по накатанной дорожке.
Взяли мы по маленькой (50 грамулечек на рыло) бутылочке курвуазье и немного потрендели. Я — ему, он — мне: про Вьетнам, за жизнь, за армию, за тачки, за баб. Пытались общих знакомых найти. Но он помнит только что-то о Стиве Мэне. Но и то — как о легенде. Рейгана не знал, Тима, вьетнамца моего, конечно же, совсем и слыхом не слыхивал.
Короче, думаю, зря время уходит.
Да и устал я, Маня, с этим фермером Бэном. Трен-дел почти целых пять часов, пока до Бостона докон-дырил, а сейчас, чтобы еще летчиков-пенсионеров развлекать, совсем мазы нет.
Ночь, между прочим, не спал.
В общем, бай-бай! — друг мой не тонкий, дай мне отдохнуть. Возлежать в кресле чутка.
Сделал это я толково. Смотрю, в окошечке снаружи ляпота, небо утреннее, свежее, безоблачное, как кошечка царапнула белыми коготками, три истребителя совсем невдалеке виражи делают. Я толстяку: смотри, мол, ананас мой сочный, твои братья военные, нам эскорт дают, чтобы мы в спокойствии и здравии долетели. Так что давай-ка мы щеки свои, натруженные алкоголем, придавим на время, летчик-налетчик.
Толстяк говорит: это эф-шестнадцатые, мол, наверное, научениях. Смотри, два из них отвалились, а третий вроде как в наш эшелон идет. Нет, вверх уходит. Да? Да! Ну да и бог с ним. Вздремнем. Коньяк в голову ударил. Спать.
Опять мой милый бородатый друг Сай Баба приснился мне. И опять я с ним летал как муха цэца, Машка. Только сейчас он мне кричал, что я молодец, купил-таки свой заветный билет на самолет.
