— Это моя жизнь, мама. И мне надо самостоятельно пройти через все испытания, которые она мне приготовила.
— Да, но ты мой ребенок. — И этого, согласно Елене Эстли, было достаточно, чтобы любые возражения были отринуты.
Тесса вздохнула и подумала, должна ли она предупредить Джереда. Ее мать была ужасной собственницей. Жаль, что герцог Киттридж не чувствовал того же самого.
— Не могу выразить, как мы благодарны вам, ваша светлость, что вы позволили нам воспользоваться вашей ложей. Право же, мы с моей сестрой были в восторге от самой мысли о том, что сможем снова посмотреть «Оперу нищего». И как восхитительно, что такую веселую комедию представляют даже после сезона.
— Напротив, мисс Кроуфорд, — сказала Тесса, отступая, чтобы пожилые дамы могли усесться. — Это вы оказали мне услугу. Трагедиям надо сопереживать в тишине, с большим запасом носовых платков, тогда как смех можно делить. Вы так не думаете? — Она стала обмахиваться веером. Легкого движения воздуха было достаточно, чтобы заколыхались влажные пряди на висках. Свет считал допустимым, что люди набиваются в театр, как селедки в бочке. Не говоря уже о жаре от тысяч свечей. Жаль бедных зрителей под массивными канделябрами. На них периодически капал воск от догорающих свечей.
В сравнении с этим ложа, в которой сидели Тесса и сестры Кроуфорд, была просторной. Джеред специально зарезервировал ее, об этом свидетельствовала медная табличка, прикрепленная на стене около двери. Внутри стояли шесть удобных кресел красного дерева, усыпанные пышными мягкими подушками. На галерее было двенадцать таких лож, большинство из которых были почти всегда заполнены, но не меломанами, которые испытывали большую любовь к опере. Обитатели галереи приходили сюда только по двум причинам — увидеть кого-то и быть увиденными.
Несколько лож так и оставались пустыми, но, опять же, считалось модным опаздывать, даже приезжать в середине первого акта. В зависимости от ранга опоздавших пьесу могли даже прервать, чтобы дамы могли спокойно снять плащи, а джентльмены — опуститься в удобные кресла. Потом все возобновлялось, весь театр замирал от прихоти немногих избранных. Но большинство людей приходили под эту крышу, только чтобы сплетничать и критиковать друг друга.
В конце концов, это же театр.
В ложе рядом с ней пожилой джентльмен со счастливым видом ласкал ножку очень красивой молодой женщины. Ее светлые локоны были искусно украшены лентами и перьями, а платье больше подходило для бала, чем для выезда в театр. Седобородый джентльмен выглядел совершенно ослепленным, особенно из-за того, что всякий раз, когда она наклонялась к нему, чтобы задать вопрос, она открывала немало своих прелестей.
