Эти сцены очень сложны, они должны быть предельно точно рассчитаны по времени. Зачастую нас подстерегают здесь самые неожиданные "сюрпризы". Помню, однажды, когда я пел Симона в театре "Сан Карлуш" в Лисабоне, тенор, подняв меч со словами: "О небо! Вы человек, облеченный властью!", продолжал взирать на меня с таким ужасом, что я решил, будто все вокруг загорелось. Затем, наклонившись ко мне, он хрипло прошептал: "Я потерял голос".
Желая спасти положение, я бросил на него страшный взгляд и властным жестом показал стражникам, что они должны увести его. Ария Амелии, мой призыв к миру - вся дальнейшая сцена продолжалась без тенора. Однако когда начался большой финальный эпизод, я с большим удивлением увидел Адорно - правда, он был совсем не похож на прежнего - и услышал очень красивую фразу: "Амелия спасена, и она любит меня", которая торжествующе взмыла вверх, под своды зала.
Знаменитый тенор Карло Коссутта случайно оказался в театре и, мгновенно поняв, что произошло, предложил заменить потерявшего голос коллегу. Тот в это время рыдал в своей гримерной. Коссутта не был знаком с расположением декораций, более того, он никогда не пел партию Адорно на сцене. Но благодаря "корректирующим" взглядам и кивкам, которые мы с постановщиком бросали Карло, его удалось провести в полной безопасности через все подводные рифы.
Роль Адорно не таит в себе психологических проблем и очень проста для театрального воплощения. Страстный, преданный, полный энтузиазма, того, что французы называют elan (порыв), он действует всегда элегантно, пользуется выразительными жестами. Когда Адорно узнает правду о родственных связях между Амелией и дожем, он тут же клянется Симону в верности и оказывает ему уважение и поддержку. В конце, когда Адорно провозглашают новым дожем Генуи, актеру не следует важничать и надуваться, надо встать на колени перед мертвым дожем и помолиться за него.
Джакопо Фиеско - гордый аристократ, неумолимый враг Симона; он не идет на примирение до самого конца. Лишь узнав всю правду от умирающего Симона, Фиеско прощает его.
В моей практике только один раз эти два человека действовали в полном согласии с самого начала оперы, правда, их действия не носили характера заговора. Начался Пролог, и во время первого диалога Симона и Фиеско (которого в тот вечер пел Андреа Монджелли) я увидел этакую рощицу из бамбуковых палочек, высаженную на авансцене, причем из каждой палочки торчал пиратский микрофон. Продолжая диалог с Фиеско, я показал ему эти микрофоны, и мы сразу поняли, что надо делать.
