– Ну что ж, в этом я могу тебе помочь.
– Спасибо, – мрачно проговорил он. – Так я буду нравиться тебе немного больше, да?
– Больше, чем когда?
– Чем раньше.
– О! – удивленно протянула она. – Да ты мне и так очень нравишься.
Когда они встретились на следующий день, Диди приступила к его идеологическому образованию. А на бедующей неделе она пустила его в свою квартиру и в свою постель. Ему пришлось проявить некоторую изворотливость, чтобы она не заметила его револьвера. Однако через несколько дней он расслабился: сунул пушку за пояс брюк, когда одевался.
– Что это?!
– Это? Знаешь, может, ты подумаешь, что я псих, но как-то раз меня ограбили на улице – это было чертовски неприятно…
В ужасе она тыкала пальцем в его короткоствольный револьвер 38-го калибра:
– Зачем тебе такая пушка? Такие пушки только полицейские свиньи носят!
Быть может, следовало и дальше морочить ей голову, но он больше не мог ей врать.
– Я… Видишь ли, Диди… В общем, так получилось, что я и есть эта самая полицейская свинья…
В ту же секунду она энергично двинула его в зубы, так что он от неожиданности едва устоял на ногах, а потом бросилась на постель и зарыдала, как самая обыкновенная девочка из хорошей семьи. Последовали упреки, подозрения, признания и клятвы в вечной любви, и в конце концов они решили не разрывать отношений. А Диди к тому же дала тайный обет – хотя долго хранить тайны она не умела, – она приложит все усилия, чтобы наставить полицейскую свинью на путь истинный.
Лонгмэн никак не мог взять в толк, зачем нужна такая точность? Зачем требовать, чтобы деньги доставили с точностью до минуты. И он с самого начала резко возражал против убийства пассажиров за просрочку.
– Наши угрозы должны быть правдоподобными, – убеждал его Райдер. – В ту секунду, когда они поймут, что мы не приведем угрозу в исполнение, нам крышка. Мы установим жесткие сроки, потом убьем одного или двоих – и докажем, что нас надо принимать всерьез.
Все это звучало логично, но от этого не становилось менее ужасным. Временами Лонгмэну казалось, что Райдер – это машина, полностью лишенная страстей и эмоций. Однако он не всегда кидался в крайности. Например, в вопросе о размере выкупа он оказался более сдержанным, чем сам Лонгмэн, который настаивал, что требовать нужно пять миллионов, не меньше.
– Слишком много, – возражал Райдер. – Они могут не согласиться. А миллион – это сумма, которую обычный человек в состоянии себе представить, понять, допустить.
