Райдер пожал плечами. В углу палатки на носилках лежал скрюченный полуголый африканец в обрывках солдатского обмундирования и тихо, безостановочно стонал. Доктор смерил его пристальным взглядом, и солдат примолк.
– Интересно бы узнать ваше собственное мнение, – сказал доктор.
Райдер молча наблюдал, как коричневые пальцы накладывают повязку на рану. Пока терпимо. Подожди момента, когда надо будет отдирать от раны пластырь вместе с волосками – тогда и увидишь, терпимо или нет. Доктор ждал ответа.
– Вам виднее, майор. Я полагаюсь на ваше мнение, – наконец проговорил Райдер.
Доктор доверительно произнес:
– Бесстрашия не бывает. Безрассудство – да! Неосторожность – да! Некоторые просто хотят умереть.
– Вы имеете в виду меня?
– Не берусь утверждать, не зная вас. Я основываюсь лишь на слухах. Надевайте штаны.
– Жаль, – сказал Райдер, рассматривая дыру в залитых кровью брюках. – Я рассчитывал, что вы поставите диагноз.
– Я не психиатр, – улыбнулся доктор. – Просто любопытно.
– А мне – нет. – Райдер взял свою немецкую каску, каким-то путем добравшуюся в Конго из уцелевших во время Второй мировой складов вермахта, надел ее и сдвинул вперед, так, чтобы короткий козырек бросал тень на глаза. – Я совсем не любопытен.
Доктор с интересом рассматривал Райдера.
– Кажется, я начинаю понимать, почему они прозвали вас Железный Зад. Поберегите себя…
Глядя на унылый профиль копа, Райдер думал: «Я мог бы ответить индийскому доктору на его вопрос, но он, скорее всего, понял бы меня неверно и подумал, что я говорю о переселении душ. Пан или пропал, майор, – вот моя простая философия. Пан или пропал. И дело тут не в безрассудстве, не в бесстрашии. Это не означает, что ты заигрываешь со смертью или не видишь в ней последней тайны. Это просто отменяет большую часть трудностей бытия, сводит принципиальную неопределенность жизни к простому алгоритму действия. Никаких тебе мучительных попыток проникнуть в будущее, все просто: «да» или «нет», пан или пропал».
На станцию въезжал поезд. Один из пассажиров склонился над краем платформы так низко, что, казалось, он вот-вот бросится на рельсы. Райдер напрягся. Нет, пожалуйста, только не сейчас, только не сегодня. Он уже хотел сделать движение, чтобы оттащить кандидата в самоубийцы из опасной зоны, но тот в последний момент сам отпрянул. Поезд остановился, двери открылись. Коп вошел в вагон.
Райдер взглянул на машиниста. Тот сидел на своем металлическом табурете, облокотившись на раму полуоткрытого окна. Он был чернокожим – нет-нет, поправил себя Райдер, «чернокожий» – это политический ярлык; назовем этого человека бронзовым. Машинист широко зевал, прикрывая рот ладонью. Он равнодушно выглянул в окно, затем бросил взгляд на индикаторы, которые, как и в кабине кондуктора, сигнализировали, что двери закрыты и заперты.
