Грузный мужчина и правда был похож на сыщика-ветерана.
– Ладно, – шепнул Райдер Лонгмэну. – Прикрой меня. – Пассажиры усердно подбирали ноги, давая ему дорогу. Райдер остановился над пассажиром в мятой рубашке. – Встать! – Медленно, не отрывая пристального взгляда от Райдера, мужчина встал. Хиппи рядом с ним усердно чесался под своим пончо.
Том Берри уловил сказанное шепотом слово «обыскать». Главарь и толстяк, казалось, внимательно изучают его. На Тома накатила волна жара. Выходит, они его раскололи. Тяжелый «смит-и-вессон» 38-го калибра плотно сидел на ремне, изящное двухдюймовое дулом ощутимо давило на голую кожу под маскирующим пончо. И что же ему теперь делать со своей пушкой?
Вопрос требовал срочного ответа, варианты были очевидны. С точки зрения профессии, долга и присяги оружие – предмет священный, и никому нельзя позволить отобрать его у тебя. Ты должен защищать его, как свою жизнь; по сути, это и есть твоя жизнь, средоточие твоей жизни. Поэтому ты не смеешь дать кому-то другому завладеть им, если только ты не трус, готовый выжить любой ценой. Но именно таким трусом и чувствовал себя Берри. Он позволит им обыскать себя, он позволит им найти и отобрать у него и пистолет, и значок полицейского. Он пальцем не пошевелит, чтобы защитить свою, так сказать, честь. Его немного пощупают, но не более того. Нет никакого смысла убивать безоружного полицейского. Коп без пушки – это не угроза, а лишь посмешище.
Ну и пусть смеются. Как и презрение коллег, это неприятно, но не смертельно. Презрение и насмешки – эти раны имеют свойство со временем заживать.
Итак, он вновь предпочтет смерти позор. Диди, впрочем, не станет расценивать это именно в таких выражениях. Она, возможно, даже обрадовалась бы его решению – по целому ряду причин, среди которых, надеялся он, будет хотя бы одна, не связанная с политикой: в глубине души она любит его. А что касается Департамента полиции в целом и капитана в частности, то тут нет никаких сложностей: коллеги определенно предпочли бы видеть его мертвым, нежели опозоренным.
Главарь направился к нему, и тут инстинкты Тома – называйте это тренировкой, промыванием мозгов, закалкой, как хотите, – окатили презрением его же интеллект, и Том вновь стал копом до мозга костей. Он сунул руку под пончо и стал делать вид, что чешется, на самом деле незаметно подбираясь к револьверу. Его пальцы нащупали тяжелую деревянную рукоять.
Главарь навис над ним, его голос был одновременно бесстрастным и угрожающим:
