Приск: Я всегда считал, что Юлиан мог быть гораздо счастливее, будь он хоть чуточку похож на Галла. Вот кто умел пожить в свое удовольствие и не оставлял ни одной прихоти без удовлетворения. Как я ему завидую!
Либаний: По всей видимости, Приск нашел наконец свой идеал.
Через несколько месяцев после визита в Пергам Галл был низложен. Два года к императору шли из Сирии тревожные донесения относительно Галла. Небридий прямо заявил государю: если цезаря не отзовут, Сирию ждет гражданская война; о том же писал императору и Талассий в своем последнем письме.
Несчастливое стечение обстоятельств резко ускорило ход событий. Голод в Антиохии все усиливался. Чернь заволновалась. Потерпев неудачу с твердыми ценами, Галл решил как можно скорее бежать из Антиохии. В качестве предлога он объявил о намерении начать войну с Персией, хотя войск под его началом не хватило бы и для взятия выстроенной из ила египетской деревушки.
В тот день, когда Галл покидал город, сенаторы встретили его перед памятником Юлию Цезарю. Кроме них на улицы высыпала огромная толпа, но отнюдь не для того, чтобы попрощаться со своим цезарем: эти люди были голодны и требовали хлеба. Шум, который они подняли, был просто ужасен. Я это знаю - я был там и могу засвидетельствовать: это была самая разъяренная толпа, какую я только видел в жизни. Под рев рассвирепевшей черни цезарь и сенат, окруженные шеренгой гвардейцев с обнаженными мечами, обменивались ритуальными фразами, а толпа вокруг нас неудержимо напирала, тесня охрану. Даже Галлу стало не по себе.
В этот момент вперед вышел Феофил, наместник из Сирии, дабы обратиться к цезарю с речью. Феофил был прекрасным наместником, но не пользовался у горожан популярностью. Почему? Кто его знает: антиохийцы в общественных делах крайне легкомысленны. Если кровавый тиран остроумен, они готовы его обожать, а если их правитель - человек добрый, но косноязычный, он снищет у них лишь презрение. Именно так и случилось с Феофилом. Антиохийцы не ставили его ни в грош и всячески глумились над его речью. А тут еще голодная толпа вторила насмешникам громкими криками: "Хлеба! Хлеба!"
Все это время я внимательно наблюдал за Галлом. Сначала он, как мне показалось, растерялся, но затем на его лице заиграли отблески иных чувств: оно стало хитрым, даже коварным. Галл поднял руку, прося тишины, но толпа продолжала вопить. Тогда Феофил дал знак барабанщикам, и они, выбив яростную дробь, заставили чернь замолчать.
