- А что случилось? - Как ни странно, филиппика Никокла меня заинтересовала. Странно потому, что я уже тогда знал: ученые повсюду враждуют между собой и верить тому, что они говорят друг о друге, нельзя ни в коем случае.
- На него пожаловался некий сенатор. Он пригласил Либания давать своей дочери уроки классической литературы, а тот, вместо учебы, наградил ее ребенком. Чтобы спасти честь девушки и ее семьи - очень известной (поэтому я тебе ее не назову…), Август выслал Либания из Константинополя.
- И где он сейчас?
- В Никомедии и, как всегда, доставляет массу беспокойств. У него просто страсть быть всегда на виду. - Чем больше Никокл хулил Либания, тем больший интерес вызывал он у меня; мне захотелось с ним встретиться. Но как это сделать? Либаний не мог приехать в Константинополь, а я - съездить в Никомедию. К счастью, у меня нашелся союзник.
В отличие от Никокла, которого я просто не переносил, евнух-армянин Евферий, три раза в неделю обучавший меня придворному церемониалу, был мне очень симпатичен. Этот тучный человек, всегда державшийся естественно и с большим достоинством, ничем не походил на евнуха - у него росла борода и был низкий мужской голос. Его оскопили в возрасте двадцати лет, так что он успел познать, что такое быть мужчиной. Однажды он рассказал мне с жуткими подробностями, как чуть не изошел во время этой операции кровью, "потому что чем ты старше, тем операция опаснее. И все же я доволен жизнью. Я прожил ее интересно, а в том, что со мною случилось, есть и положительная сторона: я не тратил времени на погоню за любовными утехами". Хотя последние слова и справедливы в отношении Евферия, их нельзя, однако, с полным основанием отнести ко всем евнухам, особенно тем, что жили во дворце: они, несмотря на свое увечье, способны к плотской любви, свидетелем чему я однажды оказался, - но об этом позднее.
Когда я сказал Евферию, что хотел бы поехать учиться в Никомедию, он согласился взять на себя щекотливые переговоры с секретариатом Евсевия. И вот между моим домом и Священным дворцом завязалась оживленная переписка. Шли месяцы, а Евферий все писал и писал для меня ежедневные прошения, на которые ему же самому зачастую приходилось и отвечать от имени Евсевия отказом в самых изысканных выражениях. "Это для меня хорошая практика", - приговаривал он устало.
Вскоре после нового, 349 года Евсевий наконец дал согласие отпустить меня в Никомедию с условием, что я не буду посещать лекций Либания. Никокл по этому поводу изрек: "Так же, как мы не позволяем детям приближаться к больному лихорадкой, нам надлежит охранять молодежь от опасных идей, не говоря уже о дурной риторике. У Либания есть отвратительная манера пересыпать свою речь шуточками, которые в конце концов надоедают, а в философии он чересчур привержен нашей глупой старой вере". Екиволию было приказано сопровождать меня и присматривать, чтобы я не нарушил запрета.
