Потом отец неловко погладил меня по голове и отпустил. И ни слова напутствия, ни единого жеста, выражавшего любовь, - настолько он был застенчив.
Солдаты пришли к нам в дом, когда я ужинал. Их приход привел Мардония в ужас. Его испуг так меня поразил, что поначалу я не смог понять, что происходит. Услышав шаги солдат в атриуме, я вскочил.
- Что это? Кто это? - спросил я.
- Сиди, - приказал Мардоний. - Не двигайся. Молчи. - Его безбородое лицо евнуха, изрытое морщинами, как мятый шелк, покрылось смертельной бледностью. Увидев это, я отшатнулся от него и бросился бежать. Он неуклюже пытался преградить мне путь, но я испугался его больше, чем присутствия в доме незнакомых людей, и проскочил в пустой атриум. В передней за ним стояла плачущая рабыня. Парадная дверь была открыта. Привратник так привалился к ее косяку, будто его к нему пригвоздили. Тихие женские всхлипывания не могли заглушить звуки, проникавшие с улицы: мерный топот тяжелых сапог легионеров по мостовой, скрип кожи, позвякивание металла о металл.
Привратник пытался меня задержать, но я увернулся от него и выскочил на улицу. В полуквартале от меня шел отец, его конвоировали солдаты под командой молодого трибуна. С криком я бросился за ними. Солдаты не остановились, но отец на ходу обернулся. Лицо у него было пепельно-серым. Он сказал мне страшным голосом, каким никогда раньше со мною не говорил, - голосом суровым, как у Зевса-громовержца:
- Домой! Немедленно домой!
Я тут же остановился как вкопанный, посреди улицы, в нескольких шагах от него. Трибун также остановился и с любопытством на меня взглянул. И вдруг отец повернулся к нему и властно потребовал:
Идем. Это зрелище не для детских глаз.
Ничего, скоро мы за ним вернемся, - усмехнулся трибун. Тут из дома выскочил наш привратник и подхватил меня.
Хотя я плакал и вырывался, он отнес меня в дом.
Через несколько дней моего отца обезглавили в одном из винных погребов Священного дворца. Ему не предъявили никаких обвинений, не было и суда. Я не знаю, где его могила и есть ли она у него вообще.
* * *
Как странно, сколько подробностей всплывает в памяти, когда я пишу эти строки! Скажем, улыбка трибуна, о которой я двадцать лет не вспоминал. Невольно задумываешься: а что с ним стало потом? Где он сейчас? Может быть, я его знаю? А что если это один из моих генералов, скажем, Виктор или Иовиан? И тот, и другой как раз в подходящем возрасте… Но нет, лучше не тревожить прошлое, пусть оно оживает лишь здесь, на пергаменте. У кровной мести должен когда-то быть конец, а кто более, чем государь, достоин положить ей конец?
