Но фильма так и не увидел.
Ему хватило то, что показали перед.
Свет погас - на экране возникла только что оставленная им Москва. Все началось на Красной площади - с очереди в Мавзолей. Только лица - без комментариев. Потом были очереди в ГУМе - яростные оскалы, дыры орущих ртов: катастрофа с зубами. Отделы готовой одежды. Толстухи меряют платья, кокетливо улыбаясь в зеркала. Одна, другая... достигая под хохот зала коровьих размеров (а губы неизменным сердечком). И еще площадь - "Трех Вокзалов". Вдоволь наглумившись над столицей алкашей, мусоров, блядей, солдат, инвалидов и бабушек, камера закончила свой репортаж пикником на природе, где под гармонику среди весеннего луга до одури кружились и падали, и силились приподняться пьянчуги обоего пола: это был праздник, Девятое Мая, День Победы над фашистской Германией, потому что на нищих пиджаках мужчин и женщин были нацеплены ордена с медалями, и все они, один за другим, падали, падали, падали, а один все прыгал с костылем, копытообразным протезом давил одуванчики, но вот и он упал, и только две светлоголовые пацанки, сцепившись за руки, кружатся, кружатся, кружатся, а гармонисту вливают в рот мути из граненого стакана, и он снова роняет голову, наигрывая одно и то же с нарастающим отчаянием:
Враги сожгли родную хату.
Убили всю его семью.
Куда идти теперь солдату,
Кому нести печаль свою?
Столь изощренных чувств по отношению к своей стране не ожидал он. Не был он готов - к такому. И эту песню он всегда любил:
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд.
А на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
А венгры грохотали от восторга. Топот, крики, свист. Зал надрывался так, что Александру - место было в бельэтаже - захотелось бросить в партер противотанковую гранату. Связку!
В антракте он уходил во гневе. Зал следил за ним с недоумением. Более русским себя он никогда не чувствовал. И это длилось - в тусклом свечении хрустальных огромных люстр.
* * *
Поезд Дружбы закапчивал ужин в привокзальной столовой самообслуживания. Кроме перечниц с толченым кирпичом на столах были наперстки с иглами деревянных зубочисток, которые соотечественники осваивали с энтузиазмом удручающим. Увидев его, Аглая Рублева спрятала оскал своих прекрасных зубов:
- Явился не запылился!.. Ну, и как они? Страстные, говорят?
- Дайте поесть человеку, - сказал Комиссаров.
- Мы уже в гостиницу тебе собирались тарелку нести. Тефтели пальчики оближешь.
