«Поскорей, поскорей забывай!..»
Твои черные платья и вправду чудесны —
Их шесть месяцев надевай.
Не хочу, чтобы здесь ты роняла слезы,
Чтоб цветы на могилу клала,—
Для живых сохрани и улыбки, и розы,
И все прочее, чем ты мила.
«Не корите меня, подруженька, если я впадаю в романтизм самого плоского свойства. Около меня сидят священник и медик. Они упорно разыгрывают из себя гамлетовских могильщиков…»
Не плачь обо мне: буду крепко спать —
Без баркарол усну я,
И долго я телом своим питать
Буду траву густую…
Но если однажды, в часы темноты,
Осенним вечером длинным,
Свой лик мадонны захочешь ты
Тронуть легчайшим гримом
Той смутной тоски, меланхолии той,
Которую так любил я,
Тогда хоть на миг погрузись в покой —
Забудь, что меня забыла
[15].
— Месье, — сказал полковник, — нравится вам мой вальс?
— Бесконечно нравится, сэр, — искренне ответил Орель.
Полковник признательно улыбнулся ему.
— Тогда я снова сыграю его для вас, месье… Доктор, отрегулируйте граммофон потоньше, сделайте скорость пятьдесят девять. И не поцарапайте пластинку!.. На сей раз, месье, специально для вас.
Босуэлл. Но зачем же, сэр, он выразился именно так?
Джонсон. А затем, сэр, чтобы вы ему ответили именно так, как вы это сделали.[16]
Батареи засыпают, майор Паркер заполняет вопросники штаба бригады; ординарцы приносят ром, сахар и кипяток; полковник ставит граммофон на скорость 61, а доктор О’Грэйди толкует про русскую революцию.
— Это просто беспримерно! Чтобы революция оставила у власти тех, кто ее сделал. Значит, есть еще революционеры! Это лишний раз доказывает, как плохо у нас поставлено преподавание истории.
— Паркер, — говорит полковник, — прикажите подать портвейну.
— И все же, — замечает Орель, — честолюбие не единственная причина, побуждающая людей действовать. Революционером можно стать из ненависти к тирану, из зависти и даже из любви к человечеству.
Майор Паркер оторвался от своих бумаг.
— Я искренне восхищаюсь Францией, Орель, особенно в эту войну. Но есть одна подробность, которая шокирует меня в вашей стране. Позвольте быть откровенным: я имею в виду вашу страсть к уравнительности, ко всеобщему равенству. Когда я читаю историю вашей революции, то сожалею, что мне не довелось жить в то время. Уж поверьте, я бы как следует отдубасил Робеспьера, а заодно и этого мерзкого типа Эбера[17]. А эти ваши санкюлоты[18]!.. Господи, так и хочется вырядиться в пурпуровый сатин, расшитый золотом, и пощеголять в таком виде на пляс де ля Конкорд!
