Здесь женщина вдруг утомленно умолкла. Лицо ее обострилось и осунулось, будто она постарела на несколько лет.
Бойцы, потрясенные рассказом женщины, тоже молчали. Никто не решился спросить ее, выполнила ли она приказ эсэсовцев.
Наконец Аникин спросил:
— А девочка?.. Что-нибудь известно о ней?
В голосе женщины, до того звучавшем как голос мертвеца, вдруг ожили светлые нотки.
— Люди мовят, вона у родственникив Гражины, у Гончаривци, — сказала Агнешка. — Я жила у баби на хутори, до ней приходила звидты племянница. Розповидала про дивчынку. Видчуваю, шо це моя донька.
— Половину не понял из того, что она сказала, — выдохнул Талатёнков. — А ну, Карпенко, переведи. Ты ж говорил, что украинец…
Карпенко спрятал глаза и отвернулся.
— Я украинец… — глухо ответил он. — Да только попадись мне эти гарны хлопцы в пятнистых одежках… я им…
Фраза его оборвалась.
— И ты бы, Телок, заткнулся, — сплюнув, сказал Жила.
Андрей, после минуты тягостной тишины, поднялся на ноги.
— Агнешка, а немцы давно на хуторе появились?
— Тры дни як воны на фармие… Нациски… Три танка… Ти вси нимцы… А з ними ще галици… Ти — на двох мотоциклах… 3 Гончаривци пржибыли…
— Идти надо… Похоже, что в Гончаровке у них главная база, — произнес Андрей.
Женщина закивала головой часто-часто, с жаром повторяя:
— Так, так… так то йесть…
Штрафники молча, без понуканий и задержек, выстроились в цепь вслед за Агнешкой. Она снова ступила в болото первой, осиновым шестом нащупывая тропинку.
Бойцы группы выбирались на твердую землю под грохот бомбовых взрывов. Бомбежка продолжалась уже около получаса.
— Вот утюжат, — в восхищении приговаривал Талатёнков.
— Так их, гадов… — скрипя зубами, подтверждал Карпенко. Его, после передышки на островке, будто подменили: два раза поднимал оступившуюся Агнешку из трясины и все время старался помочь ей, но уже без всяких обжиманий и намеков, предупредительно и с самым серьезным выражением лица.
У всех в глазах горели угольки черной ненависти. По глазам бойцов Аникин видел, что рассказ Агнешки на всех произвел впечатление. Кто знает, у кого из его штрафников жены, сестры и матери оказались на оккупированных землях, «под немцами»?
Теперь, выкарабкиваясь из болота, каждый думал свою горькую солдатскую думу о том, что его, мужика и защитника, не было рядом, когда его защита была очень нужна. Вся эта горечь замедляла ход крови в жилах, делала ее тяжелее. Вся эта тяжесть скапливалась в кончиках пальцев, и руки, тяжелея гневом и ненавистью, хотели только одного: скорее добраться до мерзкого фашистского гада, тисками сцепить пальцы на его горле и душить, душить, душить… Давить до тех пор, пока его мерзкие конечности не перестанут дергаться в предсмертной агонии…
