Вроде, можно уходить, сейчас лейтенант подпишет пропуск. И вдруг он просит Эмиля ответить еще на один медицинский вопрос:
— Скажите, грыжа диафрагмы — это очень опасно? — как он разволновался, даже голос стал выше.
— Нет, что вы! — восклицает Эмиль, его отпустило. — Ерунда. Не ложитесь сразу после еды — вот и все.
Оказывается — не всегда ерунда. У лейтенанта ребенок умер от этого, двухлетняя девочка. Операцию сделали — и умерла.
— Где? — теряется Эмиль, трудно все время вот так перестраиваться. — Не у нас?
Нет, девочка умерла в Москве, в ведомственной больнице. У нас таких операций, сказали, не делают. Так и есть… А недавно у лейтенанта еще одна дочь родилась, какова вероятность, что — с грыжей?
За последние несколько минут лейтенант очень изменился. Или это свет так падает? А про грыжу Эмиль почитает, поспрашивает.
Вечером в субботу двадцать первого июня на дачу к нему заезжает Боря: футбол посмотреть, после грозы телевизор у него не работает. Эмиль к футболу равнодушен.
— Великая игра, — объясняет Боря. — Кульминация всего мужского: удар — гол. Как секс. — Жене и ребенку лучше не слушать. — Только футбол еще лучше, с бабой там — мало ли, облажаешься, а тут полтора часа чистого кайфа. Понятно?
Да понятно, все Эмилю понятно.
Наши выиграли, и Боря собирается уезжать — очень довольный: не хвост собачий, в четверку сильнейших вышли. Крякает удовлетворенно: хороший тренер у нас, голландец! Он, Боря, всегда говорил: надо брать иностранного специалиста. Жалко, Эмиль так ничего и не понял в футболе.
— Будь проще, — советует Боря, — и к тебе потянутся люди.
Хочет ли Эмиль, чтобы к нему тянулись люди? Вроде, не особенно.
— Аристократ, аристократ, так и есть, дайте ручку поцелую.
— Перестань, — просит Эмиль, — не кривляйся.
— Слушай, а они тебя любят — там? — показывает в сторону станции.
— Смотря кто, Боря, нет никаких «они». — Рассказывает немножко про лейтенанта и его дочерей, эх, так он и не почитал про диафрагмальную грыжу. — А любят ли? — Эмиль задумывается. — Если честно: не любят, нет.
— Ну и чего ты цацкаешься с ними? Совесть замучила? Знаменитое чувство вины? — Тут, может быть, Боря и прав: чувство вины, перед всеми — сначала родители, теперь жена, ребенок — Эмилю присуще. А уж перед некоторыми больными он как виноват! — навсегда.
— А тебя, Боря, — хочется ему спросить, — совесть ни за что не грызет? — Нет, не грызет, конечно: он ей не по зубам.
— Ладно, — Боря хлопает товарища по спине, — все будет кока-кола, живи футболом! — и уезжает, а из-за станции слышится рев: «О-ле, о-ле, о-ле, впе-ред, впе-еред…» Там грохот, рев, салюты, сигнализации у машин надрываются, у нас на дачах пока спокойно. «Оле, оле» — да, развивается язык. Пьяная, плавающая, наглая интонация.
