— Преображение Господне, — сказал Поэт. — Удивительно, что сохранилось. А теперь посмотрите на стены.
Серый камень часовни был сплошь исписан мольбами. Причём не прошлых времён, а самых недавних. Не только царапанные гвоздями, но писанные чернильным карандашом, краской, даже хрупкими мелками и Бог ещё знает чем.
«Господи, помоги выздороветь маме, век буду молить».
«Раба божия Ксения просит соединить её с рабом божьим Алексеем».
«Дорогой Боженька, верни нам покой и благополучие, пусть папа найдётся».
«Боже всемилостливый, избавь нас с женой от бездетства, дай чадо на воспитанье».
«Господь, хоть я в тебя и не верю, покарай злого человека Н. В., тогда поверю и буду тебе служить».
«Раб божий Александр, слеповатый, молит раскрыть ему глаза».
«Пашенька, где ты, любимый, пишу на стенке и у Бога прошу, чтоб ты отозвался».
«Господи, не разлучай рабов твоих Таню и Константина».
«Господи, помоги сил набраться, дай красоту, чтобы меня любили».
«Боже, правый, накажи злодея по имени Автандил, много на нём крови и всяких бесчинств».
«Господи, поставь меня на ноги, сил нету больше лежать, и тело гниёт».
«Боже, Боже, Боже, что же они все творят, когда кончится это адово время…»
Надписей были сотни, попадались кощунственные, но редко. Сделанные как бы на скорую руку, с испугом. Поэт сказал:
— Вот и попробуй выбей веру. Я как-то хотел посидеть в кустах посмотреть, кто пишет. Вдруг энкавэдист. Но всё недосуг.
Когда мы уходили, поднялся ветер и понёс над садом дымы Потёмкина. Померкла зелень, потускнели краски, листва взъерошилась, в глубине её замелькали неясные тени.
— Скоро и этой часовне конец, — сказал Поэт. — Всему саду. Собираются что-то строить.
Помолчав, он добавил:
— Уже не боятся.
Пятый день Леста не появлялась в школе. Дежурный по классу отвечал неизменно: «Арсеньева болеет». Я чувствовал неясное беспокойство. Ночью едва закрывал глаза, во внутреннем пространстве под веками вспыхивал красный берет. Иногда так ярко, что возникало глубинное ослепление. Я ворочался с боку на бок, долго не мог уснуть. На одном уроке спросил:
— Чем болеет Арсеньева?
— Простудилась, — ответила Стана Феодориди.
— Вы её навестили?
— А как же, — сказала Наташа Гончарова и как-то надменно поджала губы.
В классе воцарилось неловкое молчанье.
После урока я подозвал Серёжу Камскова.
— Сергей, я слышал, Арсеньева живёт одна?
— Это так, Николай Николаевич, — ответил тот.
— А кто же ей помогает во время болезни? У меня такое ощущенье, что навещаете вы её нечасто.
