Кроме того, перед свиданием ему нужно было заехать в библиотеку и в скобяную лавку. Никогда раньше в разгар ухаживания ему не доводилось заезжать в скобяную лавку, а теперь вот приходится. Пирс поехал на юг, времени еще оставалось более чем достаточно, а дел больше никаких не было.
Город менялся. Пирс прожил в этих местах уже достаточно долго, чтобы замечать и даже сокрушаться, как быстро это происходит: как старые дома после смерти или переезда своих владельцев превращаются в salons de thé,[4] или магазины старинной одежды, или парикмахерские с ужасными шуточными названиями; если так и дальше пойдет, ни на Плезент-стрит, ни на Хай-стрит не останется ни одной нормальной семьи. Перед библиотекой трудно было припарковаться, и, когда он отъехал, на его место тут же встала машина с номерами другого штата. Он проехал мимо здания на Мейпл-стрит, из которого совсем недавно съехал; оно уже превратилось в антикварный магазин — во всяком случае, магазин, где торговали старьем; в его бывшей квартире жили новые владельцы, двое ребят, уже затянувших занавесками окна веранды.
Где он когда-то. Веранда, где он.
Теперь ему в ту сторону даже смотреть нельзя.
Он остановил машину и вышел. Название, написанное, но еще не выкрашенное, гласило: «Постоянство памяти».>{32} Он прошел по дорожке и вошел в дом.
Пирсу не раз являлись сны, действие которых происходило в такой же обстановке, среди таких же нагромождений понятных и непонятных вещей — еле протиснешься между ними; стены увешаны тусклыми картинами, столы и полки завалены какими-то хрупкими вещичками, они ускользают из-под пальцев (Не это ли мне нужно? Не за этим ли меня сюда прислали? Что же мне нужно-то?) и меняют облик, когда он их касается.>{33}
Батюшки, вы только посмотрите. Картинка — скорее даже рама, чем картинка, — привлекла его внимание. Вырезанная или отлитая из непонятного шоколадно-черного материала, вероятно дерева или смолы особого сорта, поздневикторианская штучка — такой обрамляли, к примеру, матушкин локон. Глубоко выдавленные узоры окружали маленькую полукруглую нишу, в которой и помещалась картинка, оказавшаяся (Пирс подошел поближе) небольшой фотографией, так подкрашенной и отретушированной, что она едва ли сохранила свет былого. Бульдог: обвислая морда, свиные глазки, уши торчком. Покойная собака (ныне покойная) — конечно, чья-то любимица, память о которой таким образом увековечили.
На раме были вырезаны рельефные фигурки; Пирс наклонился еще ближе и увидел, что это и в самом деле то, чем казалось с первого взгляда. Сверху — скрещенные кнутики, кожаные рукояти и тонкие кончики хлыстов. Внизу — ошейник с заклепками, а пристегнутая к нему цепочка окаймляет образ. Ошейник с заклепками: пряжку и даже язычок на нем можно увидеть, ощупать — ведь и взгляд может ощупывать рельеф.
