Аквила пожал плечами:
— Этот труд у меня в крови. У себя на родине мне не раз приходилось помогать в уборке урожая.
— У себя на родине… На Римском острове урожаи побогаче наших, так ведь? — задумчиво протянул старик. И поскольку Аквила молчал, он неожиданно взорвался: — Отвечай же, или ты немой?
Ровным тоном Аквила сказал:
— Если я скажу «да», то все равно что крикну Морским Волкам: «Приходите, добро пожаловать!» Если я скажу «нет», ты будешь знать, что я лгу, ведь ты отлично помнишь тяжелые колосья спелого хлеба, который ты сжег до черной стерни в свое время, когда ходил в набеги. Поэтому я нем.
Старик пристально поглядел на него из-под седых косматых бровей, затем кивнул:
— Верно, я помню тяжесть колосьев. Один раз и нам удалось вырастить такой хлеб, но на полях милостивее здешних. До сих пор наши женщины поют про него песни, а наши мужчины хранят память о нем в своем сердце. Но случилось это до того, как племена из Больших Лесов, в той стороне, где встает солнце, начали двигаться на запад, вытесняя все и всех на своем пути. — Взгляд его с Аквилы переместился вдаль, поверх болот, к низким дюнам, закрывавшим вид на зеленые воды залива. — Все люди, все племена поднимаются на востоке, как и солнце, и движутся его дорогой на запад. И это так же неизменно, как то, что ночь следует за днем, и остановить это движение или повернуть вспять так же невозможно, как невозможно остановить или повернуть вспять диких гусей в их осеннем перелете.
Аквиле почудилось, будто с болот повеяло холодным ветром, хотя ничто вокруг не шевельнулось, лишь дрожало марево жары. Аквила поднял рог, лежавший возле одного из кувшинов, наполнил прохладным створоженным пахтаньем и понес Тормоду.
Подросток с недовольным видом повернулся к нему, отирая рукой пот, затекающий в глаза.
— Не очень-то ты торопился! — буркнул он.
— Со мной разговаривал твой дед.
— О чем?
— Просто о жатве. — Однако у Аквилы было странное чувство — будто на самом деле они разговаривали о судьбе Британии.
Урожай собрали и обмолотили. Свили новые вересковые жгуты, чтобы прижать земляные крыши в ожидании осенних шквалов. Дикие гуси откочевали на юг, и пришла зима.
Зима выдалась плохая, под стать жатве. С наветренной стороны дома замело снегом почти до крыш, и снег с каждой неделей становился все глубже. От трескучих морозов померзло даже зверье в берлогах, да еще по непонятной причине тюлени вдруг покинули залив, и охотники раз за разом возвращались с пустыми руками. Глубокий снег затруднял всякую охоту, что сулило не только нехватку шкур, которые можно было бы после продать торговцам.
