— Я и сам гадаю. Возможно, ее с собою унес убийца.
— Унес?
— Ну да. Отделил голову над тазом, потом из таза слил ее в ведро, в ведро же и голову положил, прикрыл крышкою, да и понес. Мол, обычное поганое ведро с нечистотами. Никто и приглядываться не станет.
Он зашел на кухоньку. Таз там был, медный, большой.
— А вода в кране?
Странно, но и вода в кране была тоже.
— Следовательно, из таза кровь он мог смыть.
Помойное ведро стояло на месте.
Арехин выглянул в коридор.
— Надежда Викторовна, вы, часом, не знаете, сколько ведер было у вашей сестры?
— Что? — не поняла вопрос женщина.
Арехин повторил.
— Она, как, впрочем, и я, хозяйством особенно не занималась. До революции не было необходимости, а после — нечем, собственно, и заниматься. Ведер у нее было два. Одно черное, другое — эмалированное, с цветочками. Она в него крупу, что крестный привез, высыпала. Высыпала, крышкой накрыла, да еще и чугунный бюстик Ломоносова сверху поставила — чтобы мыши или крысы не добрались. Он тяжелый, бюстик, на полпуда.
Бюстик Арехин нашел в углу. Крупу в мешочке — на нижней полке книжного шкафа. А эмалированное ведро в цветочках вместе с крышкой исчезло.
— Да уж… Вы, Александр Александрович, будто присутствовали при убийстве.
— Что присутствовали, они же и убили-с, — вставил Лютов.
— Вы, кажется, что-то сказали? — повернулся к нему Арехин.
— Пошутил. Я, знаете, шучу часто и в неподходящее время. А в подходящее — не шучу. Это от нервов.
— Бывает, бывает, — оглядывая комнату в последний раз, пробормотал Арехин. Ключ в замке, беспорядка, можно сказать, никакого, кроме безголового трупа.
— Да, еще. — он опять выглянул в коридор. — У вашей сестры были дорогие вещи? Золото, драгоценности?
— Не было ничего. Мы с сестрой еще в шестнадцатом году решили, что будем жить самостоятельно, только своим трудом. Если откровенно, и неоткуда было нам ждать сундуков золота.
Отец обходился жалованьем, служил честно, состояния не нажил. Матушка… Ее мать, наша бабушка, баронесса фон Корф, действительно богата. Ей сейчас девяносто два года, мы ее единственные родственники, но бабушка весной четырнадцатого уехала в Стокгольм, все до последнего лужка продала, обратила деньги в золото и увезла туда же, в Швецию.
— Дальновидно… — Арехин вновь вернулся в комнату, тихо спросил у Оболикшто: — Полагаю, уголовный сыск моргом для хранения тел убиенных не располагает?
— Правильно полагаете.
— А куда же помещаются тела?
— На кладбище, куда ж еще. Увозят, да и в яму.
