До сих пор я пытался определить границы государственной деятельности с позиций отрицательных, а именно что она не должна распространяться на другие сферы.
Этот тезис находит свое подтверждение и в истории: мы знаем, что у древних народов цари были всегда только предводителями на войне и судьями в мирное время. Я говорю — цари, ибо — да будет мне дозволен этот экскурс в историю, — как ни странно, но нам известно из истории, что именно в те времена, когда человек обладал еще весьма незначительной собственностью, ценил только личную силу и видел в неограниченном пользовании ею величайшее наслаждение, когда он больше всего дорожил своей свободой, тогда были только цари и монархии. Таковы все государства Азии, Греции, Италии и свободолюбивых германских племен 2. Поразмыслив о причинах этого явления, мы придем к удивительному заключению, что именно выбор монархии как формы управления свидетельствует о величайшей свободе тех, кто ее избирает. Идея носителя высшей власти возникает, как было сказано выше, только из ощущения необходимости в предводителе или судье. И конечно, самое целесообразное иметь предводителя и судью в одном лице. Подлинно свободный человек не опасается того, что этот единственный вождь и судья превратится в правителя, он даже не предполагает такой возможности. Он не представляет себе, что какой-либо человек может обладать достаточной силой, чтобы лишить его свободы, и не допускает мысли, что свободный человек может захотеть стать властелином. И в самом деле, рабство любит властолюбивый человек, не способный воспринимать всю высокую красоту свободы, однако сам он быть рабом не хочет; и подобно тому как нравственность возникла вместе с пороком, а теология — вместе с ересью, так и политика возникла вместе с рабством. Правда, наши монархи не ведут уже таких медоточивых речей, как цари у Гомера и Гесиода
Глава V Забота государства о безопасности в случае нападения внешних врагов
Говорить о безопасности и защите от внешних врагов — возвращаясь таким образом к моей задаче — вряд ли было бы необходимо, если бы применение главной идеи этой работы ко всем отдельным случаям не способствовало бы более полному ее уяснению. Однако это не будет здесь бесполезным, ибо я ограничусь только рассмотрением вопроса о влиянии войны на характер народа и тем самым той точкой зрения, которую я положил в основу своего исследования. Рассматривая предмет с этой точки зрения, я прихожу к выводу, что война является одним из тех явлений, которые способствуют развитию человеческого рода, и с сожалением замечаю, что она постепенно вытесняется с арены мировых событий. Война есть, конечно, та ужасающая крайность, в результате которой в борьбе с опасностью, трудами и бедствиями проверяется и крепнет деятельное мужество; впоследствии оно проявляется в разнообразных формах в жизни человека и придает всему его облику такую силу и разносторонность, без которых гибкость — не более чем слабость, а единство — пустота. Мне возразят, что наряду с войной есть и другие средства подобного рода, например физические испытания, связанные с некоторыми занятиями, и, если можно так выразиться, нравственные испытания различного рода, подстерегающие несгибаемого, непреклонного государственного деятеля в его кабинете и свободного от предвзятости мыслителя в его одиноко^ келье. Однако я не могу освободиться от представления, что и это, как все духовное, является лишь нежным цветком телесного. Правда, ствол, на котором он может распуститься, коренится в прошлом, а воспоминание о прошлом все более стирается, число тех, на кого оно воздействует, все уменьшается, и даже на них оно действует все слабее. Другим же, хотя и в равной мере опасным профессиям, таким, как мореплавание или горное дело и т. д., в большей или меньшей мере недостает идеи величия и славы, столь тесно связанной с войной. И идея эта — отнюдь не химера. Она основана на представлении о превосходящей силе. Стихийных бедствий человек старается избежать, переждать их буйство, а не вступать с ними в борьбу,
