Утром к нам прибыли сотрудники Особого отдела Кронштадтской крепости. Они допросили задержанных финнов и забрали их вместе с контрабандой, санями и лошадьми в Кронштадт.
И тут беда: при допросе финны показали, что в санях недостает бочонка масла, хотя все остальное сохранилось, даже топоры.
Снова прибыли особисты.
Пацев был тверд: все, что плавало в воде, и все, что было в санях, спасено, твердил он особистам.
Один из них спросил его резонно:
— Как же, товарищ Пацев: масло потонуло, а топоры всплыли?
Пацев, глазом не моргнув, ответил:
— Топоры мы сразу спасли. А сколько было бочонков, мы не знали. Возможно, тот бочонок и сейчас там плавает…
До промоины — полтора километра. Пошли, проверили, но никакого бочонка не нашли.
В Кронштадтской крепости был строгий комиссар товарищ Околотин. Он приказал вывернуть форт наизнанку, но масло найти. Если, конечно, контрабандисты не врут и если оно было в санях.
Обыск ничего не дал. А я глубоко страдал, невольно вспомнив тот обыск на сельской площади на Украине, когда в зарядном ящике нашли двух украденных у крестьянки уток. Конечно, и время не то, и случай не такой, не крестьянское добро пропало, а контрабанда. Но все же это кража. Если бочонок был. Хороший помкомвзвода Пацев и все красноармейцы добрые ребята. Служба тяжкая — не ропщут, кормят плохо — терпят… Все так. А покоя мне не было.
Харчи наши были самые скудные. На завтрак две ложки каши пшенной, прозванной «блондинкой», на обед — жидкий суп из воблы или селедки, едва заправленный крупой, на ужин — еще несколько ложек «блондинки». И это при изнурительной вахте в две очереди на постах — и в стужу, и в метель. Сугробы снега кругом, торосы льда, а далеко в стороне — зарево огней оживающего Петрограда. Было от чего тосковать и мне, и моим товарищам на пустынном форту.
Недели через две-три после этого пограничного инцидента на фунтовой пайке хлеба, ежедневно выдаваемой красноармейцам, неожиданно появился маленький кусочек масла.
Когда и мне принесли эту суточную порцию, я немедленно вызвал Пацева:
— Откуда масло?
— Ешьте, товарищ командир, — сказал он, не отводя глаз. — Не всякий человек полжизни проводит на льду.
Я не нашел ни сил, ни слов, чтобы возразить. Язык не повернулся упрекнуть в обмане людей, спасавших контрабанду и ее хозяев в тридцатиградусный мороз. Это, конечно, не значило, что спасенное принадлежало нам. Но, по справедливости, как мне казалось в ту минуту, хоть какая-то, самая малая доля должна была остаться у бойцов. Возможно, я был тогда неправ, по строгости рассуждая, даже наверняка неправ; но эти маленькие кусочки масла бойцы взвода ели с жадностью, и ничего схожего с памятным случаем в украинском селе тут, конечно, не было.
