Чего он никак не мог взять в толк, так это почему Мелисса до сих пор не уехала.
— Знаешь, со мной не надо притворяться, — произнес он. — Я достаточно хорошо тебя знаю.
— Притворяться? В каком смысле?.. — переспросила Розмари, в глубине души догадываясь, о чем идет речь.
Франклин отметил, что голос ее дрогнул, а во взгляде мелькнула неуверенность.
— Вспомни о нашем договоре, — заметил Франклин, внезапно решив ее разозлить. — Ты согласилась дать мне полную опеку над сыном. И только не надо фраз о том, что в твоем сердце внезапно зародилась любовь к малышу и ты решила бежать с ним… Я тебе ни на минуту не поверю. Ну, Мелисса! Может, просто скажешь, зачем ты сюда вернулась? На кой черт тебе это надо? А может, ты хочешь денег? Что за пьесу ты разыгрываешь?
Розмари побледнела, черты лица исказила судорога, причина которой осталась для Франклина неизвестной. Ну же, пусть рвет и мечет, пусть кричит, решил он. Зато эта змея покажет свое истинное нутро — и будь что будет!
Вместо этого «змея» содрогнулась так, словно ее ударили. Зеленые глаза потемнели от муки, в глубине их бились страдание и растерянность — чувства, которые, по мнению Франклина, были просто невероятны для Мелиссы.
— Иногда договоры рвут, — прошептала она, выдержав долгую, напряженную паузу.
От этих слов, произнесенных тихим, мягким голосом, в жилах Франклина заледенела кровь.
Этого не могло быть! Мелисса, которая мечтала о дне, когда наконец-то избавится от лишнего веса; Мелисса, стремившаяся навсегда покинуть Уитби и всю жизнь играть на сцене, напрочь позабыв обо всем прочем, — эта Мелисса стояла теперь перед ним, безвольно опустив руки, но в глазах ее читалась такая решимость, что Франклин невольно вздрогнул.
— Что ты сказала? — Он с трудом пытался подавить ярость, зарождающуюся в груди. Четким, размеренным голосом Франклин продолжил: — Даже если рождение ребенка и пробудило в тебе материнские инстинкты — это, разумеется, ненадолго. Спиши все на всплеск эмоций, крошка. Я могу тебе гарантировать, что через неделю ты снова затоскуешь по сцене и свету прожекторов. Что ты там говорила мне о грязных подгузниках и орущем, вечно голодном младенце?
— Я была не права, — ясным голосом произнесла Розмари. — К тому же разве не за женщиной остается право менять точку зрения?
Франклин ошеломленно замолк. Он растерял все мысли и теперь лихорадочно прикидывал, что бы еще такого сказать.
— Сегодня был тяжелый день. Я иду спать, — сказала Розмари и, не дожидаясь ответа, покинула комнату.
