Это было вполне понятно — честно говоря, не хотел бы я быть на его месте. В сущности, думал я, мой друг — один из самых храбрых людей, которых я знаю. Впрочем, я понял это уже давно.
Меж тем ему на глазах становилось всё хуже и хуже — я начинал бояться, как бы нам не пришлось повернуть назад. Его крупное пористое лицо стало совсем землистым и глаза — тоскливыми, как у тойтерьера, страдающего животом. Выглядел он сейчас лет на десять старше своих лет, что тоже нам было не на руку. Теперь я даже пожалел, что полчаса назад не разрешил ему хватить коньячку для храбрости — совестился перед Еленой, — но менять что-то было поздно: напитками, что могли предложить нам в пристанционном баре, недолго было и отравиться.
Чтобы хоть немного развлечь беднягу, я обратил его внимание на проплывающие за окном виды, а, точнее — тянущуюся вдоль путей невысокую бетонную стену, которую повсеместно украшало яркое, сочное, слегка даже аляповатое граффити: числа, буквы, названия любимых групп, зубастые микки-маусы, разнообразные «котэ» и портреты носатых мужчин с гитлеровскими усиками. Эта современная наскальная живопись — постоянный предмет моего восхищения. Когда я вижу её, мне всегда думается, что со времён нашей молодости жизнь всё-таки заметно изменилась к лучшему. Хотя бы внешне, о чём можно судить, в частности, и по этому дорожному антуражу: лет пятнадцать назад цветовая гамма его была куда более скудной, это серое полотно украшали разве что надписи белой и чёрной краской «Ельцин — жид», да иные неудобосказуемые выражения. По-видимому, с тех пор творческое начало простого человека сильно усугубилось.
Порочестер, однако, не разделял моих восторгов.
— Не люблю я все эти… граффито, — брезгливо перекосив большой рот, сказал он. — Какие-то они… ээээ… Что-то в них эээ… не того…
— Да Вы посмотрите, дружище, какая красота! Так запросто это не нарисуешь, тут поработал настоящий художник!
Карлик хмыкнул.
— Да, красивенько, конечно, но… не наше это всё-таки, чужое… Не русское, — неожиданно пробудились в нём его исконные семь восьмых.
Я хотел едко заметить, что эта нелюбовь, скорее, носит не так национальный, как возрастной характер, но вовремя спохватился и промолчал. Мой бедный приятель сейчас нуждался в том, чтобы его подбадривали, а не гасили.
От станции предстояло ещё минут пятнадцать ехать на рейсовом автобусе. Елена предусмотрительно выслала нам расписание — слава Богу, оно действовало, — но мы ухитрились припереться раньше и теперь ждали под козырьком какого-то красного кирпичного здания, с тоской разглядывая унылые безлюдные окрестности сквозь мелкий секущий дождь. Мой смиренный попутчик дробно постукивал зубами, да и сам я потихоньку начинал подмерзать — пока мы шли по лужам к остановке, у нас изрядно промокли ноги. Зайти же в близлежащую кафешку, обаятельную своей облезлой староформатностью, мы не отваживались — вдруг автобус придёт раньше срока.
