— Кончаю! Кончаю, Яшенька! — успокаиваю его, сильнее нажимая на поршень.
Сегодня, после укола, сознание больного немного прояснилось, он сел, спустив на пол исхудавшие ноги. Сначала слабые и редкие всхлипывания вырываются из его груди, потом, не в силах сдержаться, он заплакал. Ночь, окна покрыты льдом, пустой котелок на столе. Хочется и самому зареветь, завыть от жалости к товарищу, к себе, ко всем лагерникам...
— Ложись, простудишься, — обнимая его за костлявые плечи, укладываю.
После тифа Горбунов еще долго ходит, пошатываясь, от слабости все валится у него из рук. Направляясь со мной в перевязочную, он споткнулся у самой двери и уронил на пол и бутылку с эфиром, и недокуренный «бычок». Пламя взметнулось к потолку, стеной загородив дверь, не позволяя выйти. К счастью, эфир быстро сгорел, не вызвав пожара. Осталось на полу большое пятно почерневших досок.
«В лагерях, располагавшихся в деревнях Колбасино, Фолюш, Лососно и Кульбакино Гродненской области, расстреляно и замучено 18000 военнопленных».
(Из обвинительного заключения по делу о злодеяниях, совершенных немецко-фашистскими преступниками в Белоруссии).
Газета «Советская Белоруссия» от 16 января 1946 года, № 12 (8068).
В канун Нового года меня срочно вызвал старший врач Блисков.
— В Лососно эпидемия сыпняка, — объяснил он, глядя не на меня, а в стол, — медиков там мало, требуется врач из нашего лагеря.
Помолчав и не услышав возражений, добавил:
— Это на время, может быть, через месяц опять к нам вернешься.
О Лососно я знаю мало, но то, что это еще более глубокая яма, чем здесь, известно. И тяжело уезжать от товарищей, к которым привык. Как там будет? Кто там? Вопросы эти сейчас ни к чему. Да и вызвал он меня, а не другого потому, что знал: возражать не стану, не скажу, что он такой же пленный, пусть сам едет...
— Когда уезжать?
— Сейчас. Немцы приехали на грузовике, ждут у Вобса в канцелярии.
Прощаюсь с Барановым, Яшей, Максимовым. Баранов, провожая меня до выходной двери, говорит:
— Будет возможность, сообщите, как вы там...
На дворе мороз, колючий ветер сечет лицо. Конвоиры уже ждут, один из них толчком приклада открывает дверку в заднем борту. Сажусь впереди, двое солдат — по бокам. Проехали мост через Неман, поднялись в гору. Дорога идет заснеженным полем, редкие огни города остаются позади. Немцы чем-то недовольны, курят часто. На головах у них пилотки, такие же, как и летом. Уши закрыты круглыми суконными наушниками, — явно не русский способ уберечь себя от холода. Изредка улавливаю запах вина. От Гродно до Лососно около пяти километров, но ноги у меня успели замерзнуть, продрог. Поворачиваться нельзя, конвоир уже один раз прикрикнул и выразительно перебросил автомат из одной руки в другую. Сидеть надо неподвижно и от этого еще холодней.
