Даже Боброк, отступив два шага назад и склоня голову набок, ласково щурился на нового хозяина престола.
— Идет тебе рязанский трон! — сказал он.
— Личит! — подтвердил Богдан Гулыгин, на дворе которого все предыдущие дни пребывал взаперти Юрий, окольничий князя Олега Ивановича. Сейчас Юрий находился здесь же, среди прончан, — стоял с натянутым лицом (князь Пронский взял его с собой с намерением приручить и уговорить служить ему).
Остальные прончане заговорили разом:
— Наш-то Володимер куда пригляднее Ольга! Тот жидковат супроть нашего!
— Особливо в плечах…
— И в плечах покрепче, и посановитее наш Володимер. Люб ты нам, государь, ой как люб!
— Люб, люб!
— Отважный воин!
— Светлая голова!..
Среди всеобщего умиления и расхваливания натянутость Юрия бросалась в глаза. Боброк ткнул его пальцем в грудь:
— А ты что смурной? Иль не во ндрав тебе новый князь Рязанский?
— Почему не во ндрав? — возразил тот. — Во ндрав… Да только Владимир-то Дмитрич — князь Пронский, а не Рязанский.
Богдан Голыгин проворно подскочил к Юрию, ухватил за бороду:
— Как ты, сукин сын, смеешь глаголить такое?
— Вон его! — яростно воскликнул боярин Булгаков. — Взашей! Нечего с ним нянчиться!
Ропот и возмущение пронских бояр поведением Юрия не поколебали великодушия князя Владимира. Слишком сильным и защищенным под крылом Москвы он чувствовал себя, чтобы впадать в гнев.
— Не шумите, боляре, без толку. Юрий предан своему господину, а за преданность не хулят и не унижают. Он ещё не понял, что произошло. Видно, деды ему не внушили, что пронские князья и рязанские князья — ветви одного дерева. Ветви равные. Еще не поздно, Юрий, понять это. Помысли хорошенько и иди служить мне верой и правдой. Ольгу возврата во Рязань нету.
— Спаси тебя Господь, государь, за милость, — ответил Юрий, — но я верен своему господину до конца дней своих…
— Ну, коль так, то выдь… Не ко двору ты мне.
Голыгин грубо развернул Юрия к двери и дал ему тычка. Юрий гордо поднял голову, но в дверях, уже от стражника, получил нового тычка. Он крикнул, что, мол, князь Ольг отомстит за него, и тогда тот же стражник наддал его коленом под зад.
Месяца полтора спустя Владимир Дмитриевич, в жару, лежал на перинах лебяжьего пуха в опочивальне на высокой кровати. Потел беспрестанно, и постельничий то и дело утирал его белыми льняными полотенцами, искусно вышитыми травами и зверями. После Рождества Христова ходил с рогатиной на медведя и простудился: слишком долго ждал на ветру и морозе, пока выгоняли из берлоги матерого зверя.
