— С уткой было все замечательно, дорогая моя, — ответил ей любящий супруг. — И все-таки флиртовать, обсуждая мертвых римских авторов, никак нельзя, Розалинда.
— Очень даже можно. Я мало что расслышала из его цитат, но цитаты были очень красивые. И потом, они разговаривали глазами. Я давно не видела у Фрэнсиса таких глаз.
— Кстати, — сказал муж. — По-моему, я слышал, как они договаривались встретиться послезавтра в Национальной галерее и затем позавтракать.
— Знаешь, — сказала леди Розалинда, — я вот думаю, вдруг леди Люси окажется той, кого мы искали.
— Опять двадцать пять, — простонал лорд Пембридж. — Они провели вместе всего-навсего два часа, на обеде, в гостях, а ты их уже к алтарю повела. Не так скоро, дорогая.
— Ну, не знаю, не знаю, — отозвалась леди Розалинда.
В эту ночь леди Люси, засыпая, думала о глубоком голосе и длинных, тонких пальцах Пауэрскорта. Пауэрскорт же думал, засыпая, о темно-синих глазах леди Люси, о том, как она грациозно вскидывает голову.
Человек этот забрал у кузнеца сверток уже в темноте. Помимо обычного своего дела, кузнец занимался еще точкой ножей — ремесло это он освоил, когда служил в армии, и теперь старые тупые ножи часто осыпали искрами его точильный камень. Кузнец не знал, почему нож его попросили наточить втайне, так, чтобы никто о том не прослышал. Да его это и не волновало, ему просто нравилась сама работа.
Человек разворачивал сверток в запертой на замок комнате. Он снимал слой за слоем бумагу. Масла кузнец не пожалел. Нож блестел в свете горевшего в камине огня, искаженные отражения комнаты плясали на его серебристой поверхности. Человек осторожно провел пальцем по лезвию. И даже это наградило его тонким, наполнившимся кровью порезом. Человек улыбнулся и вложил лезвие в черные, немецкого производства ножны. Потом попробовал засунуть нож в свой сапог. Нож пришелся в самую пору. Человек опять улыбнулся.
Принц Эдди, герцог Кларенсский и Авондэйлский, старший сын принца Уэльского, прощался со своей матерью в холле Мальборо-Хауса. Двадцать восемь лет материнского служения нимало не умерили печали, которую принцесса Александра испытывала всякий раз, расставаясь с сыном, пусть даже на вечер.
— Укутайся потеплее, милый. Перчатки при тебе? А шарф?
Большинство молодых людей подобная заботливость, уместная скорее в отношении ребенка лет восьми-девяти, стеснила бы. Однако принц Эдди воспринимал ее как должное.
— Конечно, при мне, мама. Не беспокойся. Я скоро вернусь. — И он ласково поцеловал мать в щеку.
