На Западе были попытки сравнивать Сталина и Гитлера, но это был взгляд со стороны, не изнутри, без нашей боли. В заглавии книги недаром стоит местоимение «мы», на ее страницах слышен голос как свидетелей той эпохи, так и наших современников, пытающихся разобраться в том, как все это могло произойти.
Если не ошибаюсь, у нас таких книг не было, хотя необходимость в этом очевидна. Так, газета «Известия» констатирует: «Тотально фашизируется не только Ставрополье и Краснодарский край, но еще несколько территорий… Угроза фашизма сильно недооценена в России. Недооценена и властями, и простыми гражданами». А угроза возврата у нас прежнего режима? Не окажемся ли мы отброшенными лет на пятьдесят назад, если не будем этому противостоять?
В основу книги положены не только исторические факты и документы, в большинстве своем неизвестные нашему читателю, но и авторские наблюдения и воспоминания с 30-х годов. Моя жизнь сложилась так, что мне на каждом ее этапе выпадало быть свидетелем и участником многих событий, относящихся к теме книги, начиная с того, что я учился в особой школе, своего рода сталинском лицее, вместе со Светланой Сталиной, она моя ровесница, с Василием Сталиным и детьми других советских руководителей.
Непосредственное соприкосновение с теми событиями, какие легли в основу этой книги, едва не сгубило меня еще в молодые годы.
В самом конце Великой Отечественной войны, в апреле 1945 года, я нежданно-негаданно оказался в родной Москве, прибыл в столицу в составе сводного полка Военно-Морского Флота для участия в первомайском параде на Красной площади. И вскоре это чудо повторилось: не прошло и месяца, как я снова оказался в Москве, на этот раз для участия в Параде Победы, который состоялся на Красной площади 24 июня. После того и другого парада давали трехдневный отпуск, который был для нас самой высокой наградой за всю войну.
В те волшебные дни в разговоре с родителями я как-то заметил, что не вижу особой разницы между Сталиным и Гитлером. Конечно, тогда я понимал, что на людях такое высказывание было равносильно самоубийству, обсуждал эту тему только с двумя самыми близкими друзьями, с которыми прослужил вместе с 1941 года, они придерживались того же мнения. Но родителям я, естественно, доверял, не боялся их.
Отец просто сказал, чтобы я об этом не распространялся, а мать, как оказалось, долго мучилась, молча переживала и наконец решила пойти на Лубянку, в НКВД (ныне — ФСБ), хотела рассказать там о моих, как она считала, заблуждениях и попросить, чтобы со мной поговорили, разубедили и наставили на путь истинный. Она отличалась большой наивностью и не понимала, что тем самым наверняка погубит меня, своего единственного сына. Отцу она о своем намерении не сказала (тогда они только что развелись, прожив душа в душу более двадцати лет), но все же решила посоветоваться с одним давним другом нашей семьи, и тот сумел так поговорить с ней, что она отказалась от своей безумной затеи. Я узнал об этом много позже.
