Когда подошло к двенадцати, — все стали делать вид, что им особенно весело, хотя всем сделалось грустнее и скучнее. Чокались, — разорился Нестор Иванович, целых две бутылки настоящего шампанского! — смеялись, поздравляли друг друга. Леонид уже чокнулся, кажется, со всеми, когда увидел, около своего, почти полного, стакана, — другой, в руке тети Раи. Увидел косынку, выгиб темных бровей и глаза, которые показались ему огромными. Стекло слабо зазвенело. «Исполнение желанья», — сказала она, и вдруг точно молния пробежала по телу Леонида. Он вздрогнул, задохнулся, но успел залпом выпить стакан, прежде, чем выронил его на пол.
— Это к счастью! Это к счастью! — закричали кругом. Смотрите, вдребезги!
Не очень долго еще оставались. Вышли, кажется, все вместе, кучей (Леонид не хорошо помнил), но потом он оказался на мертвой, черной набережной один. Тяжелая влажность ласкалась к лицу. Неподвижные огни чередовались, — около них еще чернее чернелся воздух.
Легкие, быстрые, точно нагоняющие шаги. Обернулся. И как будто не удивился, увидав тетю Раю. Странно только: совсем как сидела у Панкратовых: косынка тоненькая и на светло-серое платье ничего не натянуто.
— Проводите меня немножко. Недалеко.
Пошли вместе. Удивительно легкий шаг у нее, а была скорее полна, а роста хорошего, среднего. В улочку налево завернули, потом в другую, потом в третью.
— Теперь прощайте, — сказла она, остановившись и подавая ему горячую руку. — Не надо терять времени, вот что я вам напомнить хотела. Ну, завтра еще испробуйте, если не будет веры, что по желанию уже имеете. Один денек или два — не так уж много, из двух-то месяцев.
Они стояли под фонарем, у какой-то глухой стены, даже без реклам.
— А я не схожу с ума? — криво усмехнулся Леонид. — Скажите мне правду, прошу вас…
— Полная правда, — нет, нет. Да вы сами знаете. И ведь это так просто…
Ясные глаза смотрели на него теперь с грустью и — с неоскорбительной жалостью.
— Бедный мой… — проговорила она как-то матерински. — Ну, ничего. Надо вам это, должно быть. Храни вас Господь.
Леонид еще что-то хотел сказать, спросить… но заметил, что ее уже не было около него. Посмотрел, нет ли двери в стене, к которой она привела его, — двери не нашел. Добежал до угла, заглянул в черноту, и там пусто.
«Чепуха, чепуха! — рассердился он вдруг на себя. — Бред какой-то! Простудился я, что ли?».
Очень уж было поздно, когда он, все время вздрагивая от сырости и повторяя: «Чепуха! Вздор!», дошагал до дому. В комнате тоже было холодно, печка погасла. Быстро разделся и упал в сон, как в провал, — точно умер.
