Впереди искрилось так, что больно смотреть, заснеженное поле.
За ним, будто большие приземистые грибы, не ко времени повылезавшие из земли, жмутся запорошенные снегом избы. Тянутся к небу едва различимые в ослепительной белизне струйки дыма. Топят печи — значит, жива деревушка, скрипит, копошится потихоньку.
— Покровское… — Молодой красноармеец привстал в стременах, щурясь, прикрыл глаза ладошкой.
— А говорил — усадьба…
— Есть усадьба. Отсель не видать. За деревней, слышь, — река, за рекой — пригорок, а на нем, как положено, барский дом.
— Кому — положено? — Уполномоченному политотдела соглашательское «положено» резануло слух.
— Ясно кому — хозяину.
— Нет больше хозяев, Красавченко. Трудовой народ — ты, вот, к примеру…
— Слышь, комиссар, кончай агитацию!. Здесь все идейные. Отря-я-яд, рысью!
Коренастый рыжеватый мужичок на горячем, злом жеребце редкой бронзовой масти церемониться, похоже, не привык. Но привык командовать — уверенно и зычно. И первым легко перешел на прибавленную рысь.
Конь размашисто влетел на спящее поле, разбудил, растревожил, разворошил копытами нетронутый, чистый покров.
Отряд рванул следом — снег взметнулся из-под копыт, клубясь, заметался над землей. Окутал всадников плотным искрящимся облаком.
Двое отстали.
— Суров командир? — Ян Ланиньш из губернской ЧК не скрывал иронии.
— Он — прирожденный вояка. Видел бы, что творит в бою! Это золотой запас нашей армии, погоди — станет маршалом.
— У нас нет маршалов.
— Так будут. Наши, красные маршалы.
— Такие необразованные?
— Мы все учились понемногу…
— О, Пушкин! Ты-то точно учился. Кстати — где?
— А везде… И отовсюду вылетал с треском. Из гимназии отчислен за чтение запрещенной литературы, добился экстерна, получил аттестат, потом, разумеется, — университет. Вышибли — марксистские чтения, кружок, партийная работа… И начались настоящие университеты — крепость, каторга. Медвежий, скажу я тебе, угол — это Карымское, под Читой. Побег, разумеется…
— Эмиграция, революция…
— Верно. Как у всех.
— Действительно, классический путь. Из благополучных дворянских детей — в профессиональные революционеры.
— Путь действительно классический. Только не мой.
Я, батенька, из крестьян.
— Но — Раковский?
— Фамилия? Так это случай, а вернее — барская блажь. Прадед мой, крепостной графа Шереметева, талантливый художник был — такой, знаешь самородок, соль земли. Тогда это модно было — крепостные театры, балеты, живописцы. Граф, однако, человек был с амбициями — доморощенный талант пользовать не желал, отправил холопа учиться в Петербург, а после — шлифовать мастерство в Италию. А фамилию велел изменить. Чтобы для господского слуха привычнее. Стал Васька Раков — Василием Раковским.
