И не надо им будто другого счастья.
О будущем не загадывали, пока не задумал Иван писать с Душеньки портрет.
— Не могу, — говорит, — сдержать стремления улыбку твою дивную запечатлеть и тем — сохранить.
— Что ж ее хранить, — удивляется Душенька, — если я рядом и могу в любую минуту улыбнуться тебе, как захочешь — Не для себя, — объясняет Иван. — Мне того счастья хватит с лихвой. Для потомков.
Смеялась Душенька:
— Им моя улыбка ни к чему. Свои девушки подрастут.
Но Иван стоял на своем..'.
Другое дело, что портрет писать — не украдкой словом-другим перемолвиться.
Время нужно и место, чтобы усадить Душеньку как следует, кисти, краски разложить, холст натянуть… Судьба, однако, и здесь поначалу пошла вроде бы навстречу.
Затравили егеря волчью стаю. В минуту поднялась и умчалась с гиканьем княжеская охота.
Тут и метель, будто специально ждала случая, налетела, завьюжила, замела дороги.
Не вернется князь Юрий в Покровское раньше, чем уляжется непогода.
А уляжется, похоже, не скоро.
Потому не торопится Иван Крапивин, аккуратно смешивает краски, улыбается Душеньке, долго смотрит, никак не налюбуется.
— Скоро, Ванюша?
— Потерпи, голубушка.
— Потерплю, милый. Только… боязно.
Страшно Душеньке.
Строго-настрого запрещено крепостным актрисам принимать гостей у себя во флигеле, тем паче мужеского пола. Да еще ночью.
Трепещет Душенька.
Но — просил же милый! — нарядилась во все лучшее.
Алый сарафан искусно расшит золотыми и серебряными нитями, мелким речным жемчугом. На голове — такой же нарядный кокошник, тонкая, прозрачная фата невесомым облаком окутала плечи.
Плавятся свечи.
Едва касается холста тонкая кисть.
Оживает в жаркой светелке вторая Душенька, улыбается кроткой своей улыбкой.
Вот уж и портрет почти готов.
Почти — да не совсем.
Снова берется Иван за кисти — но в этот миг снова оглушительно хлопает где-то поблизости.
Топают в тесном коридоре чьи-то ноги, с треском распахивается маленькая дверь в светелку.
— Ты гляди-ка, и впрямь… Воркуют…
— Чего на них глядеть? Вяжи голубков…
Красные обмороженные руки тянутся к Душеньке, тянут с точеных плеч кисейное облачко.
Страшно кричит Иван, стремглав бросается на обидчика.
И — с размаху — будто налетает на стену.
Боли не чувствует, только меркнет в глазах медовый свет свечей, и — беспросветная, бесконечная — распахивает перед ним свои объятия тьма.
