Девушка оттаивала и расцветала на глазах. Прежняя Констанция Шелтон, худая неловкая девица в очках, с каждым днем отдалялась все больше и больше. Бутон раскрывался, являя миру новый цветок по имени Конни…
Любовь к Дику переполняла ее, девушка купалась в этой любви, пила ее, словно наверстывая упущенное время, и молодой человек не уставал удивляться тому, какой страстной и одновременно невинной была его Конни.
Сам Дик тоже изменился. Нет, он оставался язвительным насмешником, он по-прежнему умел делать все на свете, он рассказывал о своих скитаниях по свету и помогал Босуорту в работе, но в его зеленых глазах горел теперь иной огонь. Все чаще он задумчиво смотрел на океан, обнимая Конни, все чаще хмурил брови, когда думал, что она не видит этого.
Так прошла неделя, неделя абсолютно безоблачного, первобытного счастья.
Они лежали на смятых простынях, разгоряченные, упоенные друг другом, счастливые и бессильные, словно пловцы, выброшенные на берег. Дик шевельнулся первым, провел рукой по груди Конни, наклонился, поцеловал влажное от испарины плечо. В темноте тихо прозвенел ее смех.
Дик встал, подошел к распахнутому окну, потянулся, раскинув руки. Конни смотрела на него с нежностью и гордостью, больше не смущаясь и не отводя глаз. Дик был для нее кем-то вроде Аполлона, только рыжим.
— Хорошо…
— Да. Почему ты ушел?
— Чтобы вернуться. Так слаще любится.
— Дик.
— Что, светлая?
— Я тебя люблю.
— И я тебя люблю.
— Давай уже, возвращайся.
— Погоди. В разлуке чувства крепнут. Терпи.
— Не могу. Иди сюда.
— Конни?
— Что?
— А ты будешь меня вспоминать?
Слова упали на нее, словно отголосок того первого, страшного шторма. Конни села рывком в постели, обхватила голые коленки руками, тщетно пытаясь унять дрожь.
— Зачем ты так сказал?
— Не знаю. Так будешь?
— Дик… Ты хочешь уйти?
— Нет.
— Я тоже не хочу.
— Все равно придется.
— Я не слушаю тебя.
— Ты смелая, моя светлая. Ты самая смелая на свете. И ты знаешь, что это правда.
— Значит, ты хочешь уйти…
Дик развернулся, зашагал по комнате, обхватив плечи руками. Шрам белел на смуглой коже, как ухмылка злого божества. У Конни звенело в ушах, как перед обмороком. Дик тихо выругался и сел рядом с ней на постель.
— Я бы рад не говорить, да это поселилось во мне и ноет, и болит, и уже нельзя не говорить, Конни. Мы не будем здесь вечно. Ты уедешь в свой университет. Я останусь.
— Ты мог бы…
— Нет. Не мог бы. Это не моя дорога, твоя. Я не приживусь в твоем мире, Конни.
