Очнулся я в лазарете Салоны. Повсюду вокруг раздавались сдавленные стоны раненых, пытающихся не утратить достоинства и воздержаться от постыдных, недостойных мужчины возгласов, и вопли тех, кого подобные заботы уже не тревожили.
Склонившийся надо мной лекарь[38] весело воскликнул:
— Квест, мой мальчик! Основательно же тебе досталось, а?
Это был мой дядя Валерий Эмилий Сепул, брат Прокулеи, который сделал себе имя трудом о сложении и сращивании раздробленных костей. Теперь он взялся за работу, показывая, как это делается на практике, и, хотя я всячески старался сохранить подобающее мужчине молчание или стонать поелику возможно тихо, я
5
шел дождь, в углу играли в кости, когда появился Валерий Эмилий и присел на мой топчан.
— Как себя чувствуешь, Квест? Ничего больше не зудит?
Он указал на повязки, от которых мои ноги напоминали два бесформенных куля.
Я покачал головой, но не успел сказать и слова, как один игравший в кости центурион крикнул:
— Не беспокойся, лекарь, у него уже встает. Прошлой ночью…
— Заткнись, Бурр! — рявкнул я к вящему веселью легионеров.
Валерий Эмилий тоже улыбнулся, и я [около 5 стр. ] медленно размотал бинты, глядя на то, что ему открывалось, как мне почудилось, со сладострастной улыбкой, точно раздевал женщину. Показалась моя нога, бледно-синюшная после стольких дней под повязкой. Склонившись над ней, он нежно погладил ее длинными пальцами. Мне был виден узор из красных точек на его лысой макушке, хотя и не от собственной раны: кровь, вероятно, забрызгала его, когда он занимался новоприбывшим в приемном покое, и он не потрудился ее вытереть. Подняв глаза, Эмилий радостно объявил:
— Опасность еще не миновала, Квест, — и снова, терзая меня, взялся за работу.
Из угла Бурр повторил свою удачную шутку:
— Но у него уже встает!
На сей раз Эмилий велел ему придержать язык и добавил:
— А у тебя как? Встает? Что-то я сомневаюсь, ведь ты здесь уже целый месяц. Ну как, позволишь мне тебя осмотреть?
И снова легионеры нашли этот остроумный ответ уморительным. К тому времени мой общительный дядюшка уже закончил накладывать мне на ногу новые повязки и, вставая, сказал:
— Вино в большом количестве твоей ране нисколько не повредит, — и перешел в соседнюю палатку, где после ампутации поправлялись еще три пациента.
Лежа решительно безо всякого дела, я погрузился в праздные мысли. Наплывали воспоминания, и — только боги знают почему — этот смятенный поток вынес одну ясную картину. Я внезапно вспомнил лицо Цинтии, когда она развлекала меня сплетнями про императора.
