- Аристон! - прорыдала мать.
- Доброй ночи, матушка! Возвращайся к своему илот-скому жеребцу, который еще вполне в состоянии тебя покрыть... Ах, прошу прощения! Отправляйся к богу Дионису, моему папочке, и передай, что я стал поклонником своего сводного брата Приапа. А мой братец жаждет жертвы и
хочет, чтобы жертвенным животным стал наш папаша. Братцу хочется крови и немножечко мяса. Он просит ту часть, которая, так сказать, меня породила. Чего же ты ждешь? Не заставляй меня разыгрывать драму про Ореста и Клитемнестру. Хотя нет... Я ведь почти Эдип. Правда же? Сегодня ночью я чуть было не доказал это. Ступай, моя дорогая Иокаста! Скажи своему рыжеволосому, прекрасному Лаю, что его сын точит кинжал, дабы совершить отцеубийство. Позволь мне воплотить в жизнь все древние легенды, сыграть роли всех святотатцев, кровосмесителей, безумцев и убийц!
- Аристон, ты не понимаешь! Ты не имеешь права обвинять меня... Ты никогда не любил!
- Я... никогда... не любил. Ты несправедлива ко мне, матушка. Я любил... Это был настоящий пир любви. Да, я мог бы попировать, если бы стремглав спустился вниз и сразился бы с псами за кишки моей возлюбленной. У нее были такие миленькие, такие хорошенькие кишочки, матушка. Такие длинненькие, розовые, перемазанные кровью. Я думал, псы будут вечно вытягивать их... какие они были скользкие, блестящие!.. Прямо царский пир! Для собачьих царей. А ее ноги... Их, конечно, поджарили с луком и бобами. Но даже сырыми они были...
- Аристон!
- ...Очень даже аппетитны. Все окровавленные... мясо клочьями... сквозь него белеют косточки... Ай, мама, мама! У тебя что, нет ни капли жалости ко мне? Почему ты не хочешь сыграть Медею, не хочешь зарезать меня, как она зарезала своих детей? Клянусь всеми богами, я буду только рад! Вот! Возьми этот клинок. Клянусь перед лицом великого Зевса, я больше не желаю жить!
Он встал на колени и протянул ей меч, а она, тоже упав на колени, прижала его к своей обнаженной груди, и они заплакали, но не так, как плачут люди, а как рыдают боги, с такой неукротимой тоской, печалью и болью, что у Ипполита, вернувшегося после приятно проведенного вечера, на который он не имел права до того, как будут принесены брачные обеты и жертвы (они, кстати сказать, были намечены через шесть дней, когда кончатся великие Элевсийские мистерии), так вот, у полусонного от вина и приятной ус
талости Ипполита, размышлявшего о том, что мальчики это, конечно, хорошо, но крутобедрая Ламия, хвала Пану, богу наслаждений, все-таки лучше, тут же вылетели из головы все подобные мысли.
