Старый апостол в свои последние годы, окруженный таинственностью, пользовался большим уважением. Ему приписывали чудеса и даже воскресение мертвых. Круг учеников группировался около него. Что происходило в этом интимном кружке? Какие предания там вырабатывались? Что рассказывал старик? Не смягчилась ли в его последние дни сильная антипатия, которую он всегда питал к ученикам Павла? Не старался ли он в своих рассказах, как не раз случалось и при жизни Иисуса, приписывать себе первое место около своего учителя и ставить себя возможно ближе к его сердцу? Не бродили ли уже некоторые из тех доктрин, которые впоследствии выдавались за иоаннические, и не обсуждались ли они между утомленным старым учителем и молодыми учениками, искавшими нового и старавшимися убедить старика, что ему всегда принадлежали те идеи, которые они старались ему внушить? Мы не знаем, и в этом заключается одна из главных трудностей разъяснения происхождения христианства. На этот раз причиной является не только неясность и преувеличенность легенд. По всей вероятности, в обманчивой церкви Эфеса существовало предвзятое желание скрывать и подделывать с благочестивой целью, что сильно затруднило дело критики в разборе этих спутанных обстоятельств.
Филон, около того времени, когда еще был жив Иисус, развил некоторого рода философию иудаизма, хотя и подготовленную идеями предыдущих мыслителей Израиля, но только под его пером принявшую окончательную форму. Основанием этой философии служит род абстрактной метафизики, вводящей в единое Божество разные ипостаси, делающей из божественного Разума (по-гречески logos, по сиро-халдейски memera) нечто вроде основы, отдельной от Вечного Отца. Египет и Финикия были уже знакомы с подобной двойственностью того же Бога. Впоследствии герметические книги основали теологию ипостаси и философию, параллельную христианству. Иисус, по-видимому, оставался вне этих идей, которые, если он знал их, не должны были представляться очаровательными его поэтической фантазии и его любящему сердцу. Наоборот, его школа должна была быть осаждаема ими: Аполлос не был чужд этой идеи; святой Павел в последнее время своей жизни, очевидно, был озабочен этим. Апокалипсис дает своему торжествующему Мессии таинственное имя Дoyoc tov фeo. Иудео-христианство, верное духу ортодоксального иудаизма, допускало в свою среду эти идеи в очень ограниченном количестве. Но когда все сирийские церкви стали все более и более отрываться от иудаизма, прилив этого нового духа стал совершаться с неотразимой силой. Иисус, который сначала был для большинства своих последователей не более, как пророк, сын Бога, в котором наиболее экзальтированные видели Мессию или сына человеческого, которого псевдо-Даниил изобразил, как блестящий центр будущих явлений, превратился теперь в Логос, в Разум, в Слово Бога. Эфес, по-видимому, тот пункт, в котором подобный взгляд на роль Иисуса получил начало и откуда он распространился по всему христианскому миру.
