Как рассказывали члены его артели, Григорий так наловчился оставлять в собственном кармане все серебро и золото, отпускаемое в уплату всей артели за тяжкий труд, что грузчикам оставались лишь бумажные деньги. Обман этот Григорий умело смазывал гостеприимством. Рабочие приходили за зарплатой в назначенное время к нему прямо домой. Никакого почасового учета труда не велось. Бухгалтерия и ревизоры считались предрассудком. Главным и не очень бдительным контролером финансовой деятельности моего дядьки был Бог, но и сам дядька был к себе неплох. Еще до прихода рабочих за зарплатой, он успевал припрятать серебришко и золотишко, разложить оставшиеся бумажные деньги по кучкам, соответствующим количеству рабочих, из этих же сумм ассигновать средства Фене на четверть водки (три литра) и закуску. Паюсная икра и балык, выставляемые Феней, не были в Ахтарях в числе деликатесов. Начинали приходить рабочие артели, обычно забитые малограмотные ахтарские жители, привыкшие, как и большинство населения империи, к тому, что до Бога высоко, а до царя далеко. А дядька Сафьян вот он. Начнешь много разговаривать заорет: «Геть!» и вышибет из артели. Чем тогда кормить семью? «Тонкий психолог», дядька сначала наливал обдираемым людям стакан водки, предлагал закуску в виде бутербродов, дружески шутил и подначивал, что уже само по себе было честью для работяг. И вот под таким своеобразным наркозом вручал деньги — далеко не все, что люди зарабатывали. Но боже упаси помочь хоть немножко пропадающей в нужде семье сестры-вдовы, ее пятерым детям. Вот так выглядел русский деловой человек в его варварском исполнении, не дай бог увидеть снова. Золотишко Сафьяна, как я думаю, до сих пор полеживает где-то, закопанное в ахтарской земле. Оно его и доконало, приучив к чревоугодию, ставшему причиной смерти.
Году в 1924, я, заглянувший к Сафьяну по какому-то делу, попал к обеду, и Феня, налив мне тарелку борща, посадила отдельно в сторонке: Григорий не любил детей, называя их всех сопливыми. Для начала Феня принесла ахтарскому Лукуллу грамм 400 жирной свинины, извлеченной из борща, которую тот и отправил внутрь объемистого стотридцатикилограммового организма. За мясом последовала полная с краями миска наваристого борща и такая же пшенной каши, залитой молоком. Пиршество завершили две объемистых кружки вишневого компота. И это был сравнительно скромный обед — хотя и составил по примерному весу более трех килограммов. Еще Сафьян любил побаловаться десятком-другим-третьим вареников, плавающих в масле, фунтом икорки или пятком жирных рыбцов перед обедом, орошая эту «закуску» добрым стаканом водки. После обеда Сафьян ложился продавливать кровать и храпел громко с руладным посвистом и захлебыванием.
